Туофикеа — общественные новости

В многочисленных газетных публикациях начала 1990-х Лимонов «пытался убедить население и политиков, что путь, избранный лунатиками и деревенскими идиотами, для России неверен.

К февралю 1992 я понял, что население продолжает верить в тупые сказки о скором благополучии. И я понял, что никто не исполнит мои советы лучше, чем я. Что следует вмешаться в Историю лично. В Историю, творимую в России».

К моменту рождения Национал-большевистской партии Лимонов уже обрёл некоторый опыт постсоветской политической жизни. Позади было глубокое разочарование во Владимире Вольфовиче, позади была неудачная попытка создать Национально-радикальную партию.

Лимонов искал сподвижников, с которыми было бы по плечу создать радикальную партию принципиально нового типа. Идеология которой, по его словам «основывалась бы не на дремучем отвращении к «жидам» и иностранцам… но на понятиях: национальные интересы, широко понимающая нацию как добровольное мощное содружество индивидуумов, ощущающих свою безусловную принадлежность к русской цивилизации, русскому языку, русской истории и русской государственности. Готовых пролить свою и чужую кровь ради этих ценностей».

Вторым отцом-основателем НБП стал московский мыслитель Александр Дугин.

«В истории партии Дугин сыграл важнейшую роль. Он принёс к нам знания, вдохновение, свою яркую манию величия. Определённое безразличие к разделению правые/левые. У меня это безразличие было ещё более ярко выражено. Хотя о правых идеях я знал гораздо меньше Дугина. Может быть потому, что я представлял красную половину национал-большевизма, а Дугин — чёрную. На самом деле я сам часто упрощал ответ на вопрос: «Дугин — правый? Вы — левый?» Я отвечал, что НБП — это красный национализм».

Говоря о «красном» и «черном», Лимонов имеет ввиду эмблему нционал-большевистской партии: черного серпа и молота в белом круге на красном фоне. Этот, по словам Дугина, «парадоксальный, в стиле Тарантино, символ» придумал художник-постмодернист Дмитрий Кедрин, оформляя книгу Лимонова «Исчезновение варваров». Синтез между нацистским знаменем, где был красный флаг и белый круг, и коммунистическими символами. Дугин был против, поскольку считал это «откровенной карикатуризацией символов».

«Впервые Национал­-Большевистский флаг был показан публике на концерте Егора Летова в клубе «Armed Forces» в Москве», вспоминает Лимонов. «Это было шокирующее зрелище: четырехметровый красно-бело-черный монстр, висящий над сценой. Конечно, наш флаг был раздражающим, провокационным, скандальным проявлением панка»…

Не менее скандальным было превращение самого Летова, культовой личности русского панка, некогда с надрывом призывавшего «убить в себе государ­ство», а ныне с прежней анархистской яростью под четырехметровым флагом вещающего: «И Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди!»

Третьим «китом» национал-большевизма стал рок-н-ролл. Рок-н-ролльная составляющая партии была представлена сибирским панком Егором Летовым и питерским авангардистом Сергеем Курёхиным.

«…В партии пронеслась весть: «Курёхин с нами!» Честно говоря, я знать не знал, кто такой Курё­хин. Прожив столько лет за границей, я не знал русских персонажей, и если в политику вошел быстро и познакомился со всеми мгновенно, то искусство вновь узнавал медленно. К тому же, у меня возрастал скепсис: люди искусства оказыва­лись сплошь и рядом бестолковыми и бесполез­ными для работы в партии. Ну конечно, их имена привлекали к нам их фанатов, но и полезность фанатов находится под вопросом. Наибольшую пользу принес Егор Летов, мобилизовав для партии чуть ли не половину российских панков. Однако сам Летов не только не смог наладить ра­боту парторганизации в Омске, но даже «Лимон­ка» в городе не распространялась, хотя летовский авторитет был огромен, и найти пять-шесть пан­ков для этой цели не составляло труда. Люди ис­кусства ленивы и созерцательны. Как правило, они страстно поют о революции, смогут, наверное, петь для отрядов революции, но организовывать Революцию выше их сил», писал Лимонов.

***

К 1994 году Сергей Курехин разочаровался в культурной политике новой власти, той самой власти, которой он некоторое время был весьма обласкан. Но участвовать в оболванивании электората, Курехин не стал. Да и не смог бы. Трудно представить этого человека не только в одном эфире со «звездами» «шансона», но даже на одной эстрадной площадке с теми, кто призывал несколько позже «голосовать сердцем».

Слово — автору книг по русскому андерграунду Александру Кушниру:

«В середине 94-го года <…> он отходит от музыки. Продолжается студийная работа для кино, а основная музыкальная деятельность свернута. Но если не музыка, то что?

Он пообщался с людьми типа Зюганова и Баркашова, попытался понять эстетику новых коммунистов. Говорил, что здесь, по крайней мере, хоть какое-то движение чувствуется, но если их идеи реализовать, это будет новая чума, не дай Бог. Нужна третья сила, которая выведет из тупика город, культуру и государство в целом.

Читая западных философов, он на теоретическом уровне увлекся ранним фашизмом. Не эстетикой Третьего рейха, а романтическим итальянским вариантом.

И вот он знакомится с Дугиным. Он впервые видит человека, который готов идти до конца. Вешать листовки, проводить демонстрации, баллотироваться. Он понимал, что в выборах сейчас может выиграть любой, но бьются либо бывшие комсомольцы, либо бывшие коммунисты. Никто из его друзей философов, музыкантов, культурологов на такое был не способен. <…> А на фоне этой пассивности сейчас возникнет бандитская империя с размытыми законами. И вот он сталкивается с силой, которая интересует, с одной стороны, Лимонова, а, с другой, Егора Летова, уже делающего в Москве свои «Русские прорывы». И понимает, что лучше уж этот путь проб и ошибок, чем гнилое бездействие, которое происходит вокруг».

***

«…Дугин принёс правые импульсы, правые сказки, легенды и мифы», продолжает Лимонов. «Правую энергию. Правый неотразимый романтизм, которому невозможно было противостоять. Он как бы расшифровывал и переводил тот яркий шок, который советский ребёнок испытывал при произношении какой-нибудь аббревиатуры «СС». Дугин говорил о доселе запрещённом, потому был невозможно романтичен.

Знания по фашизму, добытые Дугиным, были высоконаучного качества, поскольку он знал как минимум четыре оперативных языка европейской цивилизации и имел, таким образом, доступ к первоисточникам. У Дугина до сих пор была отличная цепкая память ученого, и поэтический темперамент, позволяющий ему не просто излагать, но вдохновенно излагать предмет. В данном случае правые идеи. Можно было бы с полным основанием назвать Дугина «Кириллом и Мефодием» фашизма — ибо он принёс с Запада новую для нашей земли Веру и знания о ней.

Можно было бы. Но тогда возможно назвать его Кириллом и Мефодием новых левых, ведь он наравне с правыми и новыми правыми пропагандировал новых левых, в частности Ги Дебора. Думаю, на самом деле Дугину по-детски нравилось всё яркое и крайнее.

…Когда грянула перестройка — в 1986 году Дугину было всего лишь 24 года. В 1988 году в чёрной рубашке с портупеей Александр Гелиевич вошёл в совет «Памяти». Предполагаю, что он произвёл там фурор (его затмевал старший учитель и не меньший эрудит Гейдар Джемаль, но Джемаль нерусский, ему доверия не было) и вызвал чувство ревности и опасения за своё место у вождя Дмитрия Васильева — «Дим Димыча». Никто больше в «Памяти» таким обширным багажом знаний о фашизме не обладал. Юный Дугин стал читать лекции «памятникам». Посему пребывание Дугина и Джемаля в этой организации оказалось кратковременным. Оба позднее сказали мне, что их заложил Баркашов, якобы записал на кассету злые и нетрезвые высказывания Дугина о Дим Димыче и дал послушать их вождю. Вождь изгнал обоих эрудитов-интеллектуалов из организации. Думаю, вся «Память» вздохнула с облегчением. Интеллектуалы всегда источник сомнений и волнений для жизни политической партии. А если они ещё и эрудиты, тогда совсем плохо».

А вот, что говорит о начальной стадии существования НБП и о Лимонове сам Дугин:

«В 1993 году я окончательно разочаровался в патриотической оппозиции, когда она провалила и 1991 год, и 1993. Я, безусловно, был на стороне ГКЧП и на стороне Верховного Совета и видел, как оппозиционные лидеры проигрывают все свои идеи.

К тому моменту я уже несколько лет поддерживал отношения с Эдуардом Лимоновым, поскольку он был членом патриотической оппозиции. Нас сближало диссидентство и реакция на то, что происходило в России в 90-е годы, полное неприятие ельцинского режима, жесткое отрицание западничества, либерализма. Вот на этом основании мы с ним сошлись.

<…> Он тогда писал жесткие националистические, довольно шовинистические тексты, неизвестно, в какой степени он в это верил, просто тогда это было модно, круто. Он в принципе склонен к какому-то радикализму. К правому, левому — это он не очень понимает, но к радикализму. Это, скорее, стиль нонконформизма, который всегда был ему присущ. При этом он не фашист, не антисемит, не сторонник национал-социализма — он этого просто не знает. Он, скорее, анархист и крайний индивидуалист. Он использует эти элементы для эпатажа. Его интересует только он сам».

Изначально ставка национал-большевиков была сделана на пассионарную, готовую к подвигам, но и, вместе с этим, достаточно «продвинутую», дабы быть способной воспринимать новые идеи, молодежь. Дугин говорит об этом так:

«Это наш общий выбор. Мы смотрели, как у нас на глазах в 1991 и 1993 году эти жирные, неповоротливые, продажные, трусливые оппозиционеры провалили все патриотические идеи. Мы поняли, что постсоветское общество разлагалось, это общество «лузеров» и надо делать ставку на новое поколение».

Один из бывших нацболов, Аркадий Малер так оценил социокультурный состав НБП:

«С одной стороны, это была интеллектуальная молодежь, пришедшая к идеям Дугина и образующая его «фракцию», с другой стороны, это были значительно более многочисленные уличные хулиганы, нашедшие в НБП политическое воплощение своей уголовной природе. «Интеллектуалы» обеспечивали высокое качество партийной газеты «Лимонка», «хулиганы» — высокую активность на митингах. Никакого серьезного конфликта между этими группами не было, было просто общее непонимание друг друга. Одни хотели серьезной и долгосрочной работы, другие хотели революции здесь и сейчас; одни готовы были осмыслять происходящие во власти процессы, другие были против власти как таковой. Таким образом, НБП 90-х являло собой не просто идеологически, но социально разнородную структуру, сплоченную отрицанием действительности либерального ельцинского режима».

Дугин же воспринимал раннюю НБП не партию в классическом понимании, но как «идеологический и в зачаточном состоянии политический арт-проект. С особым языком, с коммуникациями, со стилем, с модой. Он привлекал множество юношей и девушек самого активного, на мой взгляд, правильного, пассионарного толка».

Первые годы л/с НБП пополнялся за счет тех, кого одни называют «русскими мальчиками», а другие — юношами из хороших семей, которым вдруг разрешили плохо себя вести. Таковые — в указанное время — помимо идей, озвучиваемых Лимоновым и Дугиным, увлекались русским роком.

***

Летом 1995-го в Питере Курёхин, куда более практичный, чем средняя звезда культуры, нашёл через свои связи подвал на Потёмкинской улице, и там обосновался избирательный штаб кандида­та в депутаты Госдумы по 210 округу Александра Гельевича Дугина. В «Лимонке» появилась такая странная формула: «В Санкт-Петербурге по 210 Северо-Западному округу баллотируется Алек­сандр Дугин (в связке с Сергеем Курёхиным)». Автор формулы — сам Дугин. Баллотироваться ни в какой связке, ясно, нельзя, кандидат в депутаты баллотируется один, как столб. Дугин неразумно решил, что имя Курёхина обеспечит ему победу на выборах. Курёхин — да, был мощно популярен, но не у избирателей, а как раз у тех, кто на выбо­ры не ходит».

К 1995 жёлтая пресса активно «распиаривала» НБП как фашистскую партию. Основанием послужили публикации в «Лимонке», посвященные опыту антилиберальных движений первой половины ХХв. «Там было чему поучиться, но фашистами или нацистами образца 20-х, 30-х и 40-х годов мы становиться не собирались», — писал позже Лимонов. Но между вышедшими из андеграунда нацболами и вышедшими оттуда же богемщиками стала образовываться зона отчуждения.

Слово Лимонову:

«Неприятная история приключилась и когда мы пошли на Невском в квартиру-галерею к не­ким его друзьям: Курёхин, Дугин и я. Нас при­няли враждебно. Там в общей сложности была сотня, наверное, людей. Кто-то уходил, прихо­дили свежие. Там напивались «сливки» петер­бургской культуры, певцы, музыканты (группа «Два самолета»), художники. По мере увеличе­ния алкоголя в крови вся эта бродячая масса скапливалась рядом с нами, произносила угро­жающие речи, но на моё предложение оставить негостеприимный дом Курёхин долго не согла­шался. Наконец, стали раздаваться совсем уж непотребные выкрики:

— Сергей! Ты — еврей, по­чему ты сидишь с антисемитом Дугиным и фа­шистом Лимоновым? Встань! Уйди оттуда!

(По моему предложению мы заняли стратегическую позицию под антресолью. Сверху, с тыла, и с двух сторон света нас ограждали деревянные лакированные брёвна, а спереди стояли столы с едой и алкоголем). Курёхин вдруг сам предло­жил уйти. И мы в походном порядке, Сергей последним, пятясь вышли из негостеприимной квартиры. Он, бедняга, даже устал. До Невско­го (квартира была на перпендикулярной улице) мы молчали. На Невском дружно заговорили, изливая чувства.

— Я прошу прощения, что под­верг вас этой экзекуции, — сказал Курёхин. — Я не подозревал. Это мои друзья. Обычно они как минимум аполитичны. Превратились в зверей каких-то.

Ну ясно, что они не превратились, а были. Ког­да он развлекал их остротами, байками о Ленине-грибе, виртуозно изматывал перед ними рояль, — им ничто не грозило, оскал и рычание были не нужны, они весело смеялись. А вот когда он на основы их жизни покусился, примкнул к людям, собравшимся переделать мир, тут они оскалились.

Во время обсуждения «Поп-Механики» после концерта в Берлине одна из окружавших Курёхина журналисток спросила впрямую:

— Сергей, нас тут очень волнует один вопрос. Все говорят, что вы с фашистами, с Лимоновым и Дугиным… Это правда?

— Да, я с ними, — ответил Курёхин. — Но вы предложите что-нибудь, о чем можно было бы го­ворить?

Фраза, такая, как она есть, имеет только один смысл:

Помимо национал-большевизма ничего в России и нет живого. Какая культура за Зюгано­вым? Серых совписов? Какая культура за Ельци­ным? Марки Захаровы? К кому же мог примкнуть Сергей Курёхин, умнейший, талантливейший, искрящийся? И он пришёл к нам», вспоминает Лимонов.

«Если «художник» не приходит, в конце концов, к отрицанию индивидуализма, к пониманию того, что нужна сверхчеловеческая величина, которой он мог бы стать частью, то такой «художник» ос­таётся карликом навсегда. Его ждут тусовки, те­лешоу, пьянки, пошлость, пустота и заурядная смерть от инфаркта или рака простаты.

Курёхин умер от саркомы сердца».

***

Сейчас многие пытаются «выстебать» сам факт пребывания Курехина в НБП, преподнести политическую активность последнего года жизни в качестве очередной мистификации, на которую покойный композитор был весьма горазд.

Вспоминают, как в эфире ВВС он совершенно серьезно заявил о себе как об американском шпионе, передающем кодированные сообщения прямо с концертов. Опять же, вспоминают его телевизионную мистификацию про Ленина, превратившегося в гриба, причем это же было в самом начале 90-х, когда люди еще верили прессе.

«Но те, кто знал Курёхина близко, говорят, что он мог сидеть ночи на кухне и аж кадык ходил по горлу, когда шла речь о политике. Максимально серьезно к этому относился. Все последние интервью, который он давал, были серьезные, это было жизненным манифестом». (Александр Кушнир).

В «Поминальных заметках о Сергее Курехине» саксофонист Сергей Летов пишет следующее:

«…Смерть Курехина была очень странной. Сергей был необыкновенно здоровым человеком, имел просто атлетическое сложение и любил демонстрировать обнаженный торс на репетициях Поп-Механики. Умер от почти невозможной болезни: саркома сердца. Развитие болезни произошло стремительно. В ноябре он проходил полное онкологическое обследование и был признан здоровым, а в феврале уже задыхался. <…>

Цепь этих смертей не прекращается.

Организатор первого фестиваля памяти Курехина Борис Райскин по окончания фестиваля покончил с собой (февраль 1997). В октябре 1998 года покончила с собой дочь Курехина, Лиза, которая была очень похожа на отца. В прошлом году в день смерти Курехина 9 июля умер его партнер по «Аквариуму» и «Поп-Механике 1» (и такому проекту, как квартет с Курехиным, Гребенщиковым и со мной) Александр Кондрашкин.

Умерли некоторые музыканты, принимавшие участие в «Поп-механиках», но я не хочу вспоминать дат и деталей…»

Существует легенда, что будто бы, умирая, Курехин признался:

«Это мне расплата за мои дела…»

Многие, в том числе и Дугин, опровергают это, приписывая авторство мифа злобе «обкуренного Гребенщикова»:

«Вы хотите услышать, что Курехин умер оттого, что повелся с нами? Да, мы занимаемся политикой, а любое альтернативное направление легче всего назвать «фашизмом»», отмахивался от репортеров Александр Гелиевич.

«Что касается его болезни, я помню, y него было страшное предвидение, когда он о ней еще даже не догадывался. Когда Курехин в последний раз приезжал в Москву, мы говорили с ним о змее, обвившейся вокруг сердца. Вокруг сердца змея порока, и, чтобы добродетели пробиться к сердцу, нужно ее, змею, побороть… А что до его предсмертных слов, то ничего подобного он не говорил. Это Гребенщиков распустил слух…»

Дело в том, что Курехин расплачивался вовсе не за пропаганду антилиберализма. Не за приписываемый ему «фашизм». Речь о другом.

Когда Лимонов упоминал о «правых сказках, легендах и мифах Дугина», то речь ведь шла вовсе не о воспевании сословно-корпоративной демократии, и не о лекциях о Рене Геноне.

Дугин ведь не всегда был солидным ученым и исследователем.

Когда-то его совершенно серьезно считали дуалистом-эзотериком, а то и вообще, практикующим магом.

Владимир Можегов в книге «Ползущий ангел. Архитектоника и эволюция «правой идеи» в постмодерне (сквозь призму восхождения Александра Дугина)» приводит описание последнего представления Поп-механики, которое, по предложению Дугина, было посвящено Алистеру Кроули:

«С уходом Летова идея НБП стала выдыхаться и иссякать. Еще некоторое время партия продолжала плыть по инерции, держась во многом на демиургическом таланте и энтузиазме Курехина. В 1996-м (кажется, одном из самых мрачных в новейшей истории) состоялось последнее представление «Поп-Механики», претворившееся в нечто крайне неоднозначное. Горящие каббалистические знаки… свастики… люди, распятые на перевернутых крестах… громадные вращающиеся колеса («вращай колесо, о сатана, о солнце!»)… В кульминации этого зловещего шабаша Курехин прочел краткую лекцию об Алистере Кроули, после чего всем присутствующим было предложено встать и принести клятву верности «Великому Зверю 666»… Всего этого, собственно, и следовало ожидать в апофеозе курехинского постмодернистского радикализма.

Однако, связываться с Кроули мало кому удавалось безнаказанно. Начиная с первого ученика «Великого Зверя», Рауля Лавдея, умершего от отравления после того, как учитель поднес ему чашу с кошачьей кровью, многие из тех, кто сближался с Кроули, теряли рассудок, большинство его бывших жен и любовниц после расставания с ним попадали прямиком в психиатрические клиники, ну и так далее. С Курехиным все вышло даже как­-то исключительно символично. Молодой и здоровый, в расцвете сил и таланта, он вдруг заболел странной, почти невероятной болезнью (всего несколько случаев которой зафиксировано в мире) и в считанные недели сгорел от злокачественной опухоли сердца…»