Туофикеа — общественные новости

Культурные границы

Русские таксисты из Минеральных Вод ездят до Ингушетии. Это сама по себе перемена к лучшему: два-три года назад в Минеральных Водах можно было договориться и до Грозного, но реально водитель вез вас до Нальчика или Владикавказа, а потом передавал другим водителям. Короткие шоссе между северокавказскими столицами пересекают невидимые культурные границы, и до поры до времени таксисты старались пореже выезжать за пределы своего привычного ареала. Так что русский таксист из Минвод, который спокойно берет пассажиров до Ингушетии, — это уже, как ни странно, знак некоторого успеха кавказской политики Москвы. Или того, что средний градус опасности как-то сам по себе снизился независимо от московской политики.

А вот до Грозного русские таксисты не едут. Причина отказа проехать лишние 90 км теперь не та, что раньше: дело не в блокпостах и прочих военных опасностях. В Грозном теперь есть свое такси — не на убитых «шестерках», а на новых белых «Фордах» с шашечками. Свое право обслуживать пассажиров, едущих в чеченскую столицу, хозяева этих «Фордов» отстаивают с чеченской же последовательностью.

Таксист Руслан, в «Форд» которого мы пересаживаемся в Назрани, бранит водителей из братской Ингушетии: «Ездят здесь, как в Техасе». При этом сам не упускает случая на скорости в 120 км бросить машину с пассажирами в открывшийся на полсекунды зазор между обгоняемым грузовиком и встречным автобусом. Но происходит это только до пересечения чеченской административной границы. За ней, как это ни странно для Кавказа, почти всегда принято соблюдать правила дорожного движения. Хотя превысить, что называется, сам бог велел — чеченский участок трассы Ростов-Баку, когда-то в грязь разбитый гусеницами танков, теперь, наверное, самый ровный на всей дороге. Где раньше были кривые будки блокпостов, теперь двухэтажные авторазвязки. Деревья вдоль дороги выкрашены белым. Чистота на обочинах такая, что кажется, будто въехали не в Чечню из Ингушетии, а в Финляндию из Ленинградской области.

Без следов войны

Постов, техники и вооруженных людей в Чечне почти не видно, это тоже ощутимое изменение ландшафта. Вооруженных людей, и чеченцев, и русских, можно встретить и сейчас, но это скорее всего значит, что рядом есть какой-то охраняемый объект или мимо сейчас проедет какой-то охраняемый субъект. В сущности, то же самое происходит и в Москве.

Правда, война все равно где-то совсем рядом. За Алхан-Юртом, в Ермоловке, есть частная конная ферма, на которой держат десятка два скаковых лошадей и одного верблюда. Это и история успеха (конный спорт вообще в почете у горцев, а в связи с увлечениями Кадырова он дает шансы на серьезные деньги), и сельская идиллия. Ферма на небольшой возвышенности, и с нее хорошо виден старый элеватор, весь испещренный дырами от снарядов и осколков.

Ермоловка, как каждое село, холм и поворот в Чечне, место с историей. «Вон там, по газовой трубе через реку, из Грозного перед последним штурмом (зима 1999-2000 годов. — «МН») выходили мирные жители, — показывает местный житель Хамзат. -А вон там боевики. Они договорились с военными насчет коридора, но военные коридор заминировали и стали обстреливать. Боевиков было тысячи четыре, и они все вышли на минное поле под обстрел. Эмиры шли первыми. Был такой бригадный генерал — Лечи Дудаев, он сложил все свое оружие в кучу, лег на землю и покатился, чтобы пробить несколько метров прохода через минные поля».

Хамзат говорит все это с совершенно каменным выражением лица, но ясно, что даже если подвиг бригадного генерала сильно преувеличен, это все равно эпос. Эпос о жестокой войне, которая шла на памяти нескольких живущих поколений. Рядом с многотысячными праздничными шествиями по проспекту Путина под российскими флагами и с лозунгом «Навеки с Россией» эти истории все равно что атомная бомба рядом с декорацией из пластиковых цветов. Все эти истории — в головах у тех, кто живет и работает в Чечне, и у тех, кто едет за ее пределы. Они как семена из зубов дракона: чтобы на засеянных ими грядках проросли деревья интернациональной дружбы, а не новая война, нужны многолетние ухищрения селекционеров и ежедневный полив.

Пока «Титаник» плывет

В Грозном почти не осталось развалин. В центре мечеть, срисованная с классических стамбульских образцов, заново разбитые скверы с фонтанами, которые подсвечиваются по ночам, и большие массивы новой застройки. Набережные Сунжи готовят к облицовке, само русло реки изменили так, что она петлей охватывает искусственный остров с роскошной правительственной резиденцией под изумрудным стеклянным куполом. В обширный парк резиденции можно заглянуть с 32-го этажа пятизвездочной гостиницы «Грозный-Сити».

Хотя цены сопоставимы с ценой авиабилета из Москвы, отель не пустует: здесь селят то приезжих артистов, то спортивные команды. «Можно у вас попросить вазу для цветов?» — просит у юного портье дама из труппы, приглашенной на один из многочисленных молодежных праздников. «Сейчас организуем», — отвечает портье и что-то говорит по-чеченски в ручную рацию. «Моторола» хрипит в ответ что-то буднично-мирное. А портье уже беседует по-английски с двумя пилотами и стюардессой международного рейса, которым пришлось заночевать в этом городе.

В войну директор городской библиотеки Сацита Исраилова провела в подвале 50 дней. За это время чуть не умерла — срочно нужна была медицинская помощь, но врача вызвать было просто неоткуда. «Тогда мама намотала на палку белую тряпку и пошла к ближайшему посту, — говорит Сацита. — Солдат говорит: стой, стреляю, а она все равно идет. Подошла и стала просить врача. Внутрь ее так и не пустили, но врач, русский военный, сам пришел к нам и сделал все что мог. У меня не может быть никакой ненависти к русским. Если бы не этот военврач, мы бы сейчас с вами не разговаривали».

«Мама намотала на палку белую тряпку и пошла к ближайшему посту. Солдат говорит: стой, стреляю, а она все равно идет»

Когда Сацита вышла из подвала и пришла в центр города, она не узнала его — и не узнает до сих пор. Хотя улица, на которой, как и раньше, находится городская библиотека, восстановлена почти такой же, как была до войны, для Сациты она все равно другая. Ей трудно забыть, как она вдруг оказалась в мире, где книги — нелепое излишество, в лучшем случае топливо для костра. «За несколько недель по помойкам я собрала 6 тыс. томов», — говорит она. Сейчас у нее в библиотеке ровно столько же читателей, в основном студентов и школьников.

Сацита сокрушается о культурном слое, который снесен бульдозером войны: собрание библиотеки, коллекции музеев, просто живая память каждой семьи. При этом у нее, как и у большинства моих грозненских собеседников, нет ощущения тонущего «Титаника», которое более или менее чувствуется в других северокавказских столицах. Там похожие на Сациту интеллигенты последнего советского поколения без конца говорят о наступлении религии, о торжестве невежества, невозможности жить, работать и учиться на Кавказе и страхе перед ксенофобией и отчуждением остальной России. В Грозном об этом не говорят: возможно, потому, что в Грозном вообще предпочитают поменьше откровенничать с приезжими. Но скорее всего потому, что с Грозным и его жителями все самое плохое уже случилось.

Конечно, Саците грустно оттого, что ее русские подруги уехали из Грозного, кто до войны, в начале 1990-х, кто во время войны, и оттого, что русская и чеченская молодежь конфликтуют. Но она видит только один способ восстанавливать нормальные отношения: «Давайте дружить. Мы с вами. Вы приедете ко мне, я к вам. Друзьями станут наши дети, а потом их дети. Это очень простые вещи, они обязательно сработают».

Русские чеченцы

До начала 1990-х Грозный был в значительной мере русским городом.Теперь от русского Грозного осталась только церковь Михаила Архангела на проспекте Кадырова. Во время войны она была разрушена до окон, теперь восстановлена до креста: золотую маковку видно от грозненской мечети, откуда ее и показывают всем заезжим чиновникам как символ межнационального и межконфессионального мира.

Церковь обнесена забором, за забором сидит в тенечке на стуле русский солдат с «калашом» на коленях, а снаружи, на всякий случай, дежурит чеченский полицейский экипаж. Солдат охотно пускает нас на территорию. В церкви молодая женщина по имени Виктория. Она говорит, что русских в Грозном почти нет: большинство из тех, что жили раньше, приезжают «навестить могилки», но не остаются. Постоянных прихожан — человек 30 бабушек, приходящих по воскресеньям, но бывает, что заходят командировочные — военные, а в последнее время и гражданские. Словно подтверждая ее слова, в храм крестясь заходят трое молодых русских — двое в гражданском и один в военной форме, с пистолетом на поясе. «С оружием в храм нельзя», — говорит Виктория, и офицер послушно выходит.

Виктория рассказывает, как во время войны уезжала из Грозного, боясь за себя и своих детей. «Год мы промотались по России, потом ФМС поселила нас в Рязанской области, в селе Высокое. Но мы там чужие, нас соседи чеченцами называли. Нас было две семьи из Грозного, из другой семьи одна девушка как-то от обиды пошутила: да, мол, чеченцы, вас взрывать приехали — так на следующий день милиция весь дом обшмонала». Сын Виктории Саша был совсем маленьким, когда русским стало неуютно в Чечне, и пошел в школу, когда они мотались по лагерям беженцев. Сейчас Саша оканчивает школу в Грозном и, по словам Виктории, говорит по-чеченски лучше, чем по-русски. Мама понимает, что это может стать проблемой в плане поступления в вуз за пределами Чечни, но пока не строит таких дальних планов на будущее.

Будущее и прошлое

Каким будет чеченское будущее, в Грозном, похоже, не знает никто. Года три назад на каждом углу можно было услышать досужие разговоры о скорой «третьей войне». Сейчас вполголоса обсуждают, насколько еще хватит особых отношений Рамзана Кадырова с Владимиром Путиным: всем понятно, что «сон», который, по выражению одного из моих грозненских знакомых, сейчас снится чеченцам, зависит именно от этих отношений. Кадырова явно боятся — любой разговор на всякий случай начинается с округлых фраз о его богобоязненности и патриотизме, но уже через две-три фразы пробивается то ирония, то скепсис, то ненависть, а то искренняя симпатия.

Автоматов Калашникова на улицах стало меньше, но пистолет остается аксессуаром повседневного ношения. При этом приезжий в Грозном может быть уверен в своей безопасности даже ночью.

«Я работал в муниципалитете, который пострадал от наводнения, — рассказывает Руслан из Грозного. — Кадыров приехал, на него все сразу набросились с просьбами помочь с восстановлением и дать денег. А он сказал: люди, я разве виноват в том, что дома смыло? Это воля Всевышнего, я здесь ни при чем. Я хочу вам помочь и, что могу, сделаю». Наверное, нам повезло с президентом». Руслан издали показывает нам особняки, которые строят для себя приближенные Кадырова, и особняки, которые они дарят друг другу. На углах особняков блокпосты, трогательно увитые искусственными цветами, а на паркингах между иномарок виднеются зачехленные БТРы. Конечно, это выглядит издевательством над налогоплательщиками, оплачивающими чеченское процветание, — особенно если учесть, что некоторые из домовладельцев в международном розыске. Но рядом с особняками мечети, которые «бароны» строят для людей. Попробуйте найти в России другой регион, где приближенные главы строят для людей хоть что-то.

Правила жизни в Чечне специфические. В Грозном, например, вообще не продается алкоголь. В Грозном женщинам, находящимся на государственной или муниципальной службе, предписано носить платки на голове. Правда, на улицах женщины ходят по-всякому — и в платках, и без, и даже в смелых по местным мусульманским меркам юбках-миди: «Что бы ни говорили, никто не имеет права указывать чеченской женщине, как выглядеть, кроме ее мужа или старших родственников». При этом на молитву в мечеть пять раз в сутки, а не раз в неделю по пятницам собираются десятки людей всех возрастов, от седых стариков до мальчиков. Автоматов Калашникова на улицах действительно стало меньше, но пистолет остается обыкновенным мужским аксессуаром повседневного ношения. При этом Грозный реально единственная северокавказская столица, где приезжий даже в половине второго ночи может быть уверен в своей безопасности — по крайней мере на освещенных центральных улицах.

Какое будущее вырастет из этого сочетания старых и новых привычек, традиций, религиозных предписаний и чудачеств эксцентричного главы республики, пока совсем неясно. Ясно только, что в Чечне очень сильно устали от войны и изо всех сил хотят отгрести от нее как можно дальше.

Но она все равно все время проглядывает сквозь ткань мирной жизни, как разрушенные и расшатанные бомбежками остовы грозненских многоэтажек сквозь богатую облицовку. В офисе грозненского «Мемориала» рассказывают, что продолжаются исчезновения людей, причастность которых к боевикам процессуально не доказана, и что чеченская полиция хоть сама и состоит в значительной мере из бывших боевиков, также подвержена «палочной» системе отчетности, как и во всей остальной стране. На стене офиса — портрет Натальи Эстемировой, которую похитили и убили ровно три года назад. Ее коллеги утверждают, что работа правозащитников и журналистов, да и жизнь обычных людей, за это время не стала безопаснее, а люди не жалуются, потому что боятся. Но даже повестка дня «Мемориала» изменилась: не последнее место в ней теперь занимает вопрос невыплаты зарплаты грозненским строителям, которым работодатели задолжали за три-четыре месяца. У работодателей московская регистрация, и сами они судятся с чеченскими чиновниками, которые в свою очередь задолжали им. Рабочие пытались протестовать, их забирали в полицию и некоторых били. Но это история, которая могла бы случиться не только в Чечне.

Зато только в Чечне пожилая женщина по имени Малика может годами добиваться повторной сравнительной генетической экспертизы, чтобы сопоставить результаты своего сына с данными неопознанного трупа №531Т, который в 2005 году был доставлен из Чечни в Ростовский морг. Сравнение нужно Малике, чтобы доказать, что труп №531Т — тело ее мужа. Но в ответ она получает официальное сообщение, что труп №531Т кремирован 23 октября 2008 года вместе с 24 трупами террористов, убитых при освобождении бесланской школы, и шестью неопознанными трупами из Чечни. Война по-настоящему кончится только тогда, когда во всех подобных историях будет поставлена точка. Но возможно ли это? Положительный ответ может дать только время. Много времени…