Туофикеа — общественные новости

О том, как учили в СССР и какое образование мы имеем сегодня — интервью с членом правления фонда «Центр стратегических разработок «Северо-запад» Петром Щедровицким.

Призрак советской образовательной системы не покидает страну. Что бы ни происходило в сфере образования, мы обязательно сравниваем с тем, что было в советские годы:финансирование, программы, уровень преподавателей. Каким было в реальности образование в СССР? Речь, конечно, о 60 — 80-х годах.

Петр Щедровицкий: Первое, что мы должны сегодня осознать: чрезвычайно важной стороной советского проекта было образовательное «МММ».

То есть?

Советское образование было самой настоящей пирамидой. Представьте себе обычного представителя третьего поколения советской индустриализации: его дед был крестьянином, отец — квалифицированным рабочим, а он сам — инженер. Это классическая структура. Как в этих условиях обычная семья воспринимает происходящее? Однозначно как социальный лифт. В 60-е и 70-е годы многие уже ощущали себя представителями советского «среднего класса», а перед следующим поколением открывались необъятные горизонты научно-технической революции.

Количество инженеров и дипломированных специалистов в послевоенный период неуклонно растет, вузы работают на их производство, получение высшего образования для детей становится главным в каждой советской семье. В этот момент никто не задает себе вопроса, что будет дальше, когда 100% выпускников школ станут инженерами. Почему я и говорю, что это пирамида. Дело в том, что такая модель может быть жизнеспособной только при одном условии: если одновременно происходит глобализация хозяйства по-советски и вот эти несколько десятков миллионов ученых и инженеров, живущих на территории Советского Союза, становятся «золотыми миллионами» для стран Азии, Африки, Латинской Америки и Восточной Европы. Для стран, которые в 70 — 80-е годы входят в цикл догоняющей индустриализации и берут социалистическую модель развития в качестве образца для подражания. Тогда модель работает.

Была ли перспектива у этой модели, на ваш взгляд?

По сути, у СССР и его системы образования мог быть только один сценарий развития: стать лидерской структурой некой глобальной мировой кооперации стран. В таком масштабе наиболее продвинутая часть населения СССР могла бы специализироваться на «высоких» видах деятельности — научных исследованиях, инженерной и конструкторский работе, высокотехнологических сервисах, а система образования — поддерживать качество человеческого капитала. Именно поэтому так важно было в этот период создавать СЭВ и «помогать» развивающимся странам в разных частях планеты.

Однако не стоит забывать, что этот процесс происходил в условиях постоянной и обостряющейся конкуренции с другим центром силы, который действовал похожим образом, — США. Конкурент гораздо быстрее понял, что продавать образ жизни важнее, чем продавать товары, что «либерализм» как идеология индустриализации более ходовой товар, чем «марксизм». И что образование, как канал к будущим успехам,выгоднее продавать у себя дома индусам и китайцам, чем дарить бесплатно, как этот делал СССР. Интеллектуальное обеспечение лидерских претензий США оказалось более эффективным, чем пропаганда «развитого социализма», а вместе с ним и советских инженерных решений в области космоса, авиации, атомной энергии и автомобилестроения.

А дальше?

А дальше, как мы знаем, конкуренция двух стран, одинаковых по претензиям на глобальное лидерство, заканчивается поражением одной из них. История проигрыша СССР еще никем не осмыслена и не описана, к сожалению. Это дело будущего. Важен результат: в тот момент, когда Союз оказался в положении проигравшего, все обеспечивающие и поддерживающие его системы были обречены. В том числе, и система образования.

Безусловно, подобные катаклизмы не происходят одномоментно. На наших глазах советские институты умирают уже более 25 лет и будут умирать дальше. Важно, что пирамида рухнула. Ей не для кого стало готовить всех тех специалистов, которых она выпускала для мегапроекта глобализации по-советски. И новая власть — не важно, какая — вынуждена была в какой-то форме обналичивать проблему. Сначала она говорит: «Нам не нужно столько инженеров». Затем: «Нам не нужно столько юристов и экономистов».

Юристы и экономисты в невероятном количестве — продукт первых постсоветских лет. Так называемые «менеджеры» — продукт 2000-х. Наши вузы, рассчитанные на совершенно другие масштабы и перспективы развития, в 90-е годы под видом образования стали продавать людям, теряющим работу, некий пакет мифов. Бывших преподавателей научного коммунизма назвали преподавателями маркетинга, недоучившихся психологов сделали специалистами в кинематографе…

Это же маразм…

Не маразм, а самосохранение системы. Любая система стремится выжить. А поскольку у людей в голове живет старая советская модель социального лифта, они своих детей традиционно видят выше себя: «я инженер, а он должен быть управленцем». Только не понятно, чем они все будут управлять, эти 20 — 30 миллионов управленцев.

В 90-е годы почти все вузы создали огромное число филиалов в регионах, предлагая полубезработным людям модное «образование»: экономическое, юридическое, управленческое. Это торговля воздухом, по сути. Система начала сохранять себя, паразитируя на остаточных социальных настроениях: «Наши дети должны жить лучше нас». А какой способ жить лучше? Образование. Какое образование? Идеологи быстрого перехода к «капиталистической модели развития» говорят, что юристы и экономисты. А как их готовить? Мы же раньше этого не делали. Отсюда — социальная мимикрия: оставшиеся не у дел преподаватели научного коммунизма, читающие курс менеджмента и маркетинга, резкое ухудшение качества образования. А также порядковое увеличение числа вузов и их филиалов, фактически — продажа дипломов и обман потребителя.

И что можно было бы сейчас предпринять?

Думать. Эта проблемная ситуация включает в себя, по крайней мере, два уровня. Первый: может ли быть передовое образование в стране, проигравшей глобальную конкуренцию? Представьте себе, что я простой человек и хочу заниматься развитием авиации. Но я же вижу, что самолеты, на которых летает российская авиация, — иностранные. Если в этой области даже запускаются какие-то проекты, то это проекты на нишевых рынках: например, военная и транспортная авиация еще сохранила позиции.

Может ли быть хорошее образование в стране, где нет хорошей промышленности? Нужно четко понимать, что образование, во многом, это индустрия создания образа будущего. Престиж и социальный статус играет в сфере образования не меньшую роль, а может быть, большую, чем его технологически-содержательная основа. Подготовка, как важнейший технологический процесс в сфере образования, неотрывна от производственной практики и участия студентов в реальных проектах. Поэтому не может быть реформы образования вне формирования промышленной политики и определения места страны в глобальных цепочках разделения труда и кооперации.

А второй уровень этой проблемы?

И второй момент: образование оно потому и «образование», что для того, чтобы образовывать, надо человеку давать картину мира, его образ. Слово «образование» идет из средневекового лексикона христианской педагогики. А картина мира — это то, что в философии называется «онтология», то есть — представление о том, как устроен мир.

В СССР эту функцию — картины мира — выполнял марксизм. Мы сейчас не обсуждаем, хорошая она или плохая, но она была. В ней объяснялось все: и политическое устройство, и экономические перспективы, и конкуренция мировых сил. Был исторический материализм, диалектический материализм и даже «химическая форма движения материи». Это была настоящая онтология — стройное представление о том, как устроен мир. Она была разрушена. А новая картина мира не сложилась.

Ведь картина мира — это, в том числе, основа ценностей. Какие могут быть инструменты без ценностей? Чему мы теперь учим? Где ответ на вопрос о природе тех или иных явлений, о причинно-следственных связях, которые пронизывают окружающий нас мир? Вместо этого — набор случайных данных, надерганных из популярной литературы вперемешку с гороскопами. Какое в этих условиях может быть образование? Образование — это путь к образу чего-то. Мы попали в ситуацию «идеологического», как сейчас говорят, — но на самом деле не идеологического, а онтологического вакуума.