http://tuofikea.ru/novelty

Балет как часть культуры. Обслуживания

На ловца и зверь бежит. Пока я обдумывал этот текст, Волочкова, явно желая подогреть интерес к своей поднадоевшей персоне, заявила, что якобы начальство Большого театра заставляет балерин оказывать эскорт-услуги членам попечительского совета: «Девочек по списку приглашает администратор и объясняет каждой, что «ты идешь на эту тусовку, на банкет «с продолжением» — постелью». Реакция так называемой широкой публики проявила важные черты взаимоотношений общества с этим видом искусства — никто не завопил: «Такого не может быть!»

Актрис издавна рассматривали как доступных женщин — предполагая, что показывать себя есть форма продажности. (Недаром Толстой так любил подчеркнуть театральность публичных светских ситуаций, в которых женщина уподобляется актрисе, а значит, кокотке. Яркий пример — Элен Безухова.) Балерины доступны тем более — просто в силу того, что менее одеты. Балет — искусство чисто телесное, где внимание не отвлекается, например, на голос.

К балерине относились не то чтобы как к проститутке — скорее, как к крепостной девке, которая не смеет перечить воле барина. Пушкин без малейшей рефлексии сбагривал деток, прижитых от мимолетного крестьянского секса. А у князя Александра Шаховского, заведовавшего репертуаром императорских театров, регулярно устраивались вечеринки, куда для услады гостей привозили юных учениц Театральной школы — благо, общага была неподалеку, на Екатерининском канале (об этом вспоминает Грибоедов в письме к Шаховскому). Доставлять означенную усладу было частью их профессии. Так что, если верить Волочковой, круг замкнулся.

…Но все-таки балет развивался. Совершенствовался — не только технически, но, прежде всего, художественно. И доработался в конце концов до высокого искусства. Великие хореографы встали вровень с великими композиторами, писателями, художниками, а великие танцовщики — с великими актерами и музыкантами-исполнителями. Физическое занятие, представляющее собой ритмичные сокращения мышц и работу суставов, в лучших своих образцах чудесным образом становилось выражением того, что Станиславский называл жизнью человеческого духа.

Кроме того, в балете воцарилась характерная для всего искусства XIX века романтическая модель «художник-гений и восторженно внимающая ему толпа». Балет представлял возвышенные, неземные миры и чувства, и его артисты тоже постепенно начали мниться небожителями. Запах пота, так ощутимый в кулисах, до зала не доносился — оттуда казалось, что на сцене и в самом деле сильфиды и девушки-лебеди. (Что, конечно, лишь усиливало желание ими обладать. Хрестоматийный пример: Ольгу Спесивцеву, при всей ее хрупкой рафинированности, ужинали и танцевали и утонченный критик Аким Волынский, и чекист Каплун.) Наконец, на это наложилась культурная иерархия, согласно которой симфония главнее цирка. Она и прежде имелась, а советская власть и вовсе вознесла академическое искусство, в том числе балет, в горние выси. Недаром Сталин любил женить маршалов на балеринах — это тебе, мужлану, типа, диковинная орхидея в петлицу: стройная, точеная, изящная, не то что твоя Клава.

Кстати, об орхидеях. Евгений Шварц в знаменитой «Телефонной книжке» записал о юном Юрии Григоровиче — и о балете (простите за длинную цитату, но она, право, прекрасна): «Был он артистом Кировского театра и, в отличие от балетных мальчиков, с самых первых слов произвел впечатление человека, а не только цветущего растения. <…> Когда встречал я тощеньких, не имеющих веса, все больше почему-то черноглазых, миловидных и таких кротких, не то что злых мыслей, а просто мыслей не имеющих балетных девушек, то испытывал раскаянье. Они были так естественны, так сами по себе. Словно цветы.

И только когда начинали они рассказывать о подругах, то снова проскальзывало нечто сомнительное, угрожающее. Два последних, по времени, рассказа, оказались таковы: одна девушка, неожиданно получившая роль, стоя перед сценой у люка, так испортила воздух, что рабочие чуть не упали в обморок. Так позорно волновалась она перед выходом. А второй рассказ обвинял балерину некую в том, что пользовалась она ящиком стола как уборной. И все эти рассказы касались молодых, борющихся за право работать. И были, очевидно, порождены злобой. <…> Но вот попадаешь на балетный спектакль — и словно свежим ветром рассеивается сплетнический, за глотку хватающий туман предубеждения. Великолепное, близкое к музыке, вне смысла лежащее зрелище охватывает твое сознание. Стройно, словно звуки в оркестре, сочетаются на огромной сцене массы человеческих тел. И как в музыке — появление нового, очищенного от привычных представлений смысла. И чистота».

В этом противоречии между танцем как формой духовной деятельности и сообществом глупых, подлых, злых биологических единиц — сама природа балета. Увы. Другое дело — раньше первая, высокая его ипостась все-таки была. Пастернак писал Галине Улановой в декабре 45-го: «…я со все время мокрым лицом смотрел Вас вчера в «Золушке» — так действует на меня присутствие всего истинно большого рядом в пространстве. <…> удалось Вам извлечь пластическую и душевную непрерывность из отрывистого условного и распадающегося на кусочки искусства балета». Понятно, что гениальный поэт реагировал не на трюки типа пресловутых 32 фуэте, что между ним и артисткой в этот момент устанавливалось духовное равенство.

Я имел честь бывать в доме другой великой балерины, Татьяны Вечесловой, на Гороховой: стены длиннейшего коридора были сплошь покрыты фотографиями главных культурных героев ХХ века с адресованными хозяйке восторженными надписями. Вечеслова дружила с Ахматовой, посвятившей ей дивные стихи (автограф красовался на портрете Татьяны Михайловны топлес). То есть, кроме описанных Шварцем девушек без мыслей, в балете работали люди культуры.

Сейчас балет все больше принадлежит не культуре, но — культуре обслуживания. Как, собственно, и было в пору его ранней молодости. Времена, когда балетные спектакли становились крупными общественными событиями, когда хореографы и танцовщики были среди духовных лидеров эпохи, прошли безвозвратно. Единственная связь балетного театра с действительностью в том, что он эту действительность приятно декорирует. И то, что отдельным удивительным талантам и личностям (вроде Уильяма Форсайта или Дианы Вишневой) удается прорываться сквозь путы красивой рутины и говорить про современное и важное, — исключения, лишь оттеняющие общую картину.

Потому нужно ли удивляться, что главной балетной новостью стала трагическая, чудовищная, омерзительная история с плесканием кислотой в глаза Сергею Филину? Прежде всего для тех, кто в балет не ходит вовсе. Характерно, что большинство СМИ называет худрука труппы Большого балетмейстером, каковым он сроду не был: но ведь новостийщикам, занимающимся криминалом, как и их аудитории, не до таких нюансов. Народ недоумевает: мол, как же так, ведь «люди искусства» — вроде интеллигенты, не гопники какие-нибудь? (В дуалистическом обывательском сознании эта мысль преспокойно соседствует с верой в балеринские эскорт-услуги.) Да нет, расслабьтесь: само по себе умение скрутить гран пируэт и прыгнуть jete entrelace никакой «духовки» автоматически не обеспечивает. Они просто люди. Дети своего времени и своей страны. Как все.