Туофикеа — общественные новости

Здравствуйте, Джефф, спасибо большое, что пришли к нам.

ДЖЕФФРИ МОНСОН, боец смешанных единоборств ММА, анархист: Пожалуйста. Спасибо, что пригласили.

Десять лет назад США вторглись в Ирак. Я помню, вас однажды арестовали за вандализм, после того как вы нарисовали на здании Капитолия в Вашингтоне символ анархии. Вы тогда объяснили, что сделали это в знак протеста против войны и экономического неравенства. Считаете ли вы это основными проблемами США на сегодняшний день?

ДЖЕФФРИ МОНСОН: Мы сами с собой не можем справиться. У США военные базы в 125-130 странах мира, и дело тут не в правительстве и не в военных. Главная цель — продолжать распространять капитализм и так называемую американскую демократию, под которой подразумевается, что американские корпорации будут эксплуатировать как можно больше людей. Они утверждают, что число бедных сокращается, но на самом деле, согласно статистике, разрыв в уровне доходов между богатыми и бедными никогда не был столь огромным, как сейчас, даже во времена феодализма. То, что наша страна делает сейчас, не только ухудшает состояние окружающей среды, но и не приносит никакой пользы нынешнему поколению.

США начинают войны, отправляют беспилотники в одну страну, бомбят другую… ДЖЕФФРИ МОНСОН: Ну, мы же империя. Как я и сказал, мы пытаемся распространять американскую форму капитализма, американскую демократию по всему миру, чтобы свободное перемещение средств позволило нашим предпринимателям и корпорациям попасть на новые рынки. Возвращаясь к вашему вопросу, мне кажется, все это — часть какого-то плана. Режимам, которые угнетают свое население, сажают людей в тюрьму, мы продаем оружие. США продают гораздо больше оружия, чем любая другая страна: по-моему, была информация, что на долю США приходится 78% всех мировых поставок оружия, ракет, систем обороны. Мы продаем это все, потому что это приносит доход. Вот только кому? Как сказал Джордж Карлин, «Войны — наше хобби, они у нас хорошо получаются». ДЖЕФФРИ МОНСОН: Да. Это погоня за прибылью. Но простые американцы не видят всего этого, им не показывают, что происходит вокруг на самом деле. Правительство озабочено тем, чтобы развлекать их и чтобы они ни о чем не думали. Два года прошло с момента другого конфликта, в Сирии. Америка и ее союзники поддерживают силы, борющиеся с президентом Асадом, и в то же время признают, что в стране действует «Аль-Каида». Они тратят миллионы долларов на борьбу с терроризмом, хотя понятно, что деньги, которые они отправляют сирийским повстанцам, могут в итоге оказаться в руках террористов. Где же здесь логика? ДЖЕФФРИ МОНСОН: Тут как раз все ясно. Уровень популярности президента Джорджа Буша-младшего был самым низким за всю историю института президентства — его действия одобряло около 20, если не 18-19 процентов американцев. Экономическая ситуация тоже была непростой. События 11 сентября — это лучшее, что могло с ним случиться. Благодаря им он не только благополучно оставался на посту президента свой первый срок, его еще и переизбрали, под лозунгом «Мы их победим!». Нацисты делали то же самое. Когда во время Нюрнбергского процесса их спросили, как они заставили людей творить такие ужасные вещи — газовые камеры, уничтожение 6 миллионов человек, — они сказали, что создали образ врага, который собирался захватить их страну. США сейчас делают то же самое. Проявляется нетерпимость по отношению к любому человеку из мусульманской семьи и даже к тем, кто внешне напоминает выходцев с Ближнего Востока. Я полагаю, вы сами в это не верите, но кто-нибудь ответит за это, за эту политику, за эти ошибки? ДЖЕФФРИ МОНСОН: Нет, кто может за это ответить? Я помню, как у людей отбирали бизнес, выгоняли с ферм, как они лишались дела, которому посвятили всюсвою жизнь. И они спрашивали: «С кем бороться? Кого винить в происходящем?» К ним заявлялись полицейские, и люди были готовы воевать с ними, но им в ответ говорили: «Мы тут ни при чем. Мы просто выполняем свою работу». И тогда они задавались вопросом, против кого протестовать? Кому выразить свое недовольство? Всегда происходит так, что крайним оказывается правительство, и, конечно, это обоснованно. Ни для кого не секрет, что правительство работает для корпораций и банков.

Да, я как раз хотела вас спросить о втором и последнем президентском сроке Барака Обамы. Стоит ли ждать перемен? ДЖЕФФРИ МОНСОН: Нет, я думаю, что он полностью показал себя еще во время первого срока. Накануне избрания Обамы я общался с социалистами. Они в буквальном смысле торжествовали, они думали, что к власти придет темнокожий президент, который обещает перемены. И люди ждали этих перемен в жизни общества, надеялись, что Обама не станет очередной пешкой, не пойдет на поводу у корпораций и банков. Все ждали от него чего-то особенного.

Ожидания были высоки, да? ДЖЕФФРИ МОНСОН: Как я и сказал, он оказался лишь частью системы. Возможно, у него и доброе сердце, но я сужу лишь по его поступкам. Он обещал закрыть тюрьму в Гуантанамо, положить конец войнам в Ираке и Афганистане. Теперь там всюду работают представители нашего оборонно-промышленного комплекса, мы контролируем добычу нефти. Возможно, боевые операции и прекратились, однако американские беспилотники продолжают наносить удары по Афганистану и Пакистану. А теперь речь идет еще и об использовании беспилотников на территории США для наблюдения за населением. У нас на глазах создается полицейское государство, разворачиваются события романа «1984» Джорджа Оруэлла. Звучит печально и так… сюрреалистично… ДЖЕФФРИ МОНСОН: Страшно становится…. Да, вы точно подобрали слово — сюрреалистично. Кто бы мог себе такое раньше представить? Людям внушают, что все эти меры предпринимаются исключительно ради их безопасности. В результате мы начинаем смотреть косо друг на друга, на новых соседей, думать: а не замышляют ли они чего. Вы разочарованы тем, чего добилось или, правильнее сказать, чего не добилось движение Occupy? ДЖЕФФРИ МОНСОН: Они впервые доказали, что люди могут работать сплоченно, причем речь идет о людях из разных социальных слоев — среди них есть доктора, безработные, учителя, студенты, представители «синих» и «белых воротничков», которые заявили, что они — те самые 99%, и их эксплуатируют. Но, Джефф, может ведь быть и обратный эффект. Потребовались годы, чтобы люди объединились, ощутили это единство, а теперь они сидят с пустыми руками, так ничего и не добившись. Может быть, теперь они еще более разочарованы? Тогда у них хотя бы была надежда.

ДЖЕФФРИ МОНСОН: Я думаю, что зерно солидарности все же было посеяно; теперь оно проросло, и этот новый росток необходимо поливать и подпитывать, но он уже существует, а до этого, как мне кажется, его не было. Это может повториться?
ДЖЕФФРИ МОНСОН: Должно. К сожалению, для этого потребуется такой климат, при котором в США будет вытеснен средний класс или обрушится очередной банк. Пружина под давлением будет сжиматься и в какой-то момент не выдержит и нанесет ответный удар. И я думаю, это явление распространится дальше — посмотрите на Египет, Ливию и другие страны. Я даже предположить не мог, что застану подобные события при тех диктаторах, что правили в этих государствах, тем не менее это явление охватило регион подобно пожару.
То есть «американская весна» возможна? ДЖЕФФРИ МОНСОН: Да, я действительно так считаю. Я этого уже наверняка не застану; впрочем, ведь я и про другие страны так думал.
Я как раз хотела вас спросить, что необходимо для общественных преобразований. Получается, что большее давление на людей и более глубокий кризис, так? ДЖЕФФРИ МОНСОН: Мы должны сами повышать свой уровень, чтобы в случае смены власти не допустить политического вакуума, а встать у руля и проносить людям пользу. Джефф, я вижу у вас татуировки со знаком анархии. Что значит быть анархистом на практике? ДЖЕФФРИ МОНСОН: Тот факт, что я анархист, дает мне надежду и наполняет мои действия смыслом, мне есть ради чего стараться. В одном интервью меня спросили: «Чего вы больше всего опасаетесь в жизни?» И я думаю, для меня самым худшим было бы перед смертью осознать, что я не успел добиться чего-то существенного или внести веский вклад в то дело, в которое я верю. Мы знаем, что убийство — это плохо, а помощь нуждающимся — хорошо. Это непреложные истины. Но как эти вещи вообще возможны без правительства, как можно помогать друг другу, поддерживать бездомных и безработных. Или хотя бы вот образование, как это возможно без системы? ДЖЕФФРИ МОНСОН: Вначале нас тоже пугал этот вопрос: как и зачем построить дорогу, ведь правительство не поставило такой задачи? Зачем открывать школу и заниматься образованием, если нет соответствующего распоряжения правительства? Шутка в том, что нас приучили обращаться за помощью, словно мы пятилетние дети, которые в магазине дергают маму: «Можно мне конфетку, можно мне вот эту штуку, можно мне помыть руки или сходить в туалет?» На самом деле мы не нуждаемся в правительстве, правительство не делает эту работу за нас, корпорации, банки — они тоже не занимаются работой. Это не они, а мы проливаем свой пот. Так почему же нам самим не закатать рукава и не взяться за эту работу?

Джефф, вы видите себя в большой политике? Или это противоречит вашим убеждениям? ДЖЕФФРИ МОНСОН: Да, мне хотелось бы, но мы, анархисты, не верим в выборные посты, в кабинетные должности. Лидерство, помощь людям, с одной стороны, и власть, с другой — это совершенно разные вещи. Если я веду людей за собой, это совсем не значит, что у меня больше власти, чем у других. Я занимаюсь боями без правил, а сейчас это очень популярно, и благодаря этому люди прислушиваются ко мне, возможно, в большей степени, чем если бы я был, скажем, врачом и приносил бы обществу гораздо больше пользы, чем сейчас, когда я просто развлекаю публику.

Я считаю, что есть истинные ценности из разряда непреходящих. Например, люди всегда помогали друг другу, даже десятки тысяч лет назад, когда они жили в пещерах или на бескрайних африканских равнинах. Если кто-нибудь вдруг решал ухватить себе долю побольше и уйти с этим жить в одиночку, ему грозила смерть от голода или еще какая-нибудь беда. Мы нужны друг другу.

Когда вы начали так думать? Может быть, вы помните конкретный момент? ДЖЕФФРИ МОНСОН: Да, я помню это абсолютно точно. У меня был поединок в пригороде Рио-де-Жанейро. После него, вечером, когда я вышел из машины, то решил прогуляться по пляжу. Вокруг было так красиво, все дышало жизнью… Приближаясь к отелю — по-моему, он был четырехзвездочный — я увидел там, среди картонных коробок, женщину с двумя детьми. Она что-то сказала детям, и они подбежали и попросили у меня реал — в то время в пересчете на американские деньги это было что-то около тридцати центов. Им было лет семь-десять, но в школу они, наверное, не ходили. И я подумал: что же я такого в жизни сделал, чем заслужил жить в шикарном отеле, и чем эти дети заслужили просить милостыню? В этом однозначно было что-то неправильное, какая-то несправедливость.

И что вы тогда решили? ДЖЕФФРИ МОНСОН: Я понял, что должен что-то изменить. Помните песню Боба Марли, где он повторяет: «Скажи что-нибудь, скажи хоть что-нибудь»? Я почувствовал, что обязан что-то сделать. И дело не в том, что меня зовут Джефф Монсон. Я — один из многих. Это слезы, Джефф? ДЖЕФФРИ МОНСОН: Да, знаете, для меня момент откровения, я был потрясен до глубины души.