http://tuofikea.ru/novelty

Михаил Соломатин: зачем Равшану говорить по-русски?

Проблему мигрантов не могут решить не потому, что не хотят, а потому, что не решаются ее правильно сформулировать. Считается аксиомой, что мигранту надо помочь абсорбироваться, стать «одним из». А зачем, собственно?

Глава ФМС Константин Ромодановский предлагает отменить квотирование иностранной рабочей силы, сразу предоставляя вид на жительство мигрантам, которые подходят по образованию и знанию русского языка. Эти два требования представляются всем настолько логичными, что их вроде бы и разбирать не надо. Мигранты создают проблемы в стране пребывания; мигранты малограмотны и плохо говорят на местном языке; следовательно, грамотный и разговорчивый мигрант не создаст проблем. Этот силлогизм кажется безупречным, к тому же он находит косвенное подтверждение в последних заявлениях европейских лидеров по проблеме миграции.

«Они не говорят по-английски», – переживает Дэвид Кэмерон, «не знают немецкого», – вторит ему Меркель, «по-французски ни в зуб ногой», – подключается Саркози. Ну и прекрасно! Зачем им мигрант, владеющий государственной мовой на уровне ее носителя? Ах, он станет англичанином, немцем, французом! Ой ли? В таком случае, Пушкин – француз, не говоря уже о населении Кот-д’Ивуара.

Кстати, раз уж речь зашла о Пушкине, надо разобраться с одной старой идеологемой. Дело в том, что русский – это вовсе не «язык Пушкина». По-русски говорили до Пушкина, после Пушкина и помимо Пушкина. Иной раз такие типы говорили, что будьте-нате. Запомнившаяся многим по советским временам легкость общения между представителями разных национальностей объясняется не общностью языка, а совпадением интересов. Я не уверен, что фронтовик Котэ, отец Валеко из «Мимино», прекрасно владел русской речью, но в определенном смысле он говорил на языке Пушкина лучше, чем генерал Краснов, обратившийся 22 июня 41 года к казакам со словами: «Да поможет Господь немецкому оружию и Хитлеру!».

Хорошо, могут возразить, пусть владение языком и не означает автоматического усвоения всех местных традиций, местной ментальности и т.п., но это ведь лучше, чем ничего. Что, в самом деле, плохого, если мигрант отныне пойдет отборный, образованный и с понятием? А тем, что владение языком улучшает интеграцию мигранта не туда, куда хотелось бы вам, а куда хотелось бы самому мигранту. Не в Россию Пушкина – Достоевского, а в страну с развитой социалкой, не туда, где «умремте ж под Москвой», а туда, где «быстрый кредит без справки о доходах». Это надо понимать. Эстонские и латвийские националисты сразу четко сказали, чем им грозит автоматическая интеграция мигрантов советского времени, и не стали давать гражданство без знания языка. Однако, поставив такое условие, местные власти не учли, что освоив соответствующие языки и получив гражданство, русские ассимилируются в социальном плане, но не в культурном и государственном. В итоге создалась парадоксальная ситуация: именно нежелание русских изучать латвийский и эстонский языки фактически спасает тамошнюю государственность.

Сейчас, когда в Лондоне, Париже и Берлине заговорили о кризисе мультикультурности, многим хочется верить, будто Европа что-то поняла. Это иллюзия. Ничего она не поняла, если пытается приспособить мигрантов к своей жизни. Ведь именно неприспособленная, неабсорбированная миграция очень важна для общества: она усиливает социальную стратификацию, занимает «дно», вытесняя местное население наверх. Миграция берет на себя низкостатусные занятия, в числе которых вовсе не только строительство и работа в сфере ЖКХ, но и преступность. При этом мигранты не столько расширяют криминальную сферу, сколько осваивают уже существующую. Кто помнит молодежные банды 80-х – 90-х в российских городах, тот поймет.

Эта модель «вытеснения» нигде не признана, но явочным порядком прекрасно действует в США и Европе, где криминальная культура «пересела» с местного населения на других носителей. В США ужасная преступность, однако у благовоспитанного американца мало шансов столкнуться с беспределом негритянского квартала просто потому, что он туда не ходит («Я ж не знал, что у вас не везде можно ходить», – говорит американским полицейским Данила Богров из «Брата-2»). В Европе же после миграционных волн последних десятилетий благополучно закончились времена «Заводного апельсина»: представители белой молодежи, быть может, и рады бы пойти «неверной дорожкой», но ее уже заняли «цветные». Так что теперь банды отдельно, Бетховен – отдельно. Слушай, Алекс, свою любимую Девятую симфонию, но в специально отведенных для этого местах.

Так что открывать дорогу для социальной интеграции тем, кто не готов к интеграции культурной, не стоит. Поощрять образование среди мигрантов, открывать курсы русского языка – тем более. Знание «языка и нравов» чужой земли не заставит приезжего их уважать, но поможет ему пройти наверх по социальной лестнице. Дворником, как в советские годы, в Москве уже не подработаешь. Теперь поможем мигрантам занять места в офисах?

Но как отобрать тех, кто готов интегрироваться полностью, стать своим не по букве закона, а по духу, стать другом и братом, с которым уже не будешь конкурировать, а напротив, поделишься последним? Сейчас, после краха советского интернационализма, остался один способ. Не идеальный, но единственный. Он может сбоить в отдельных случаях, но для массового потока сработает. Я заранее прошу извинения у всех, кого может оскорбить моя инициатива, и обращаю внимание на то, что излагаю ее в сослагательном наклонении. Так вот, если бы это было возможно, то для наилучшей интеграции приезжих в российское общество следовало бы отдавать предпочтение исповедующим православие. Со справкой от священника: «сим удостоверяю, что Равшан Джамшутович на протяжении двух лет ходил в храм каждое воскресенье». Скажем, для таких мигрантов – вид на жительство или даже гражданство, для других – только гостевая виза, раз уж метод квотирования, как неоднократно отмечалось, не в состоянии перекрыть поток нелегалов.

Да, да, я сам знаю, что это неправильно, нехорошо, что так нельзя, и т.д. и т.п. Но тогда уж, по крайней мере, давайте не будет поощрять мигрантов к знанию русского языка. Кто надо его и так знает.