Туофикеа — общественные новости

Владимир Тольц: В этой передаче — она продлится почти час — мы продолжим знакомить вас с пространным и страстным сочинением историка профессора Юрия Николаевича Афанасьева «Возможна ли сегодня в России либеральная миссия?» Неделю назад мы остановились в чтении этой работы на декларации автором его приверженности к описанию особенностей отечественного прошлого как некой «Русской системы». А сегодня продолжим с того места, где автор пытается пояснить, «как связаны между собой понятия «системный либерализм», «путинская власть» и «Русская Система».»

Диктор: «Уже само слово «системный» определяет такой либерализм как находящийся внутри Русской Системы, служащий ей, обслуживающий ее и целиком от нее зависящий. Поэтому он и «системный». Само по себе именно данное обстоятельство и определяет, социально обуславливает принципиальный догматизм подобного либерализма. Иначе говоря, сущность последнего определяется внешними по отношению к нему обстоятельствами — системой, — а не импульсами, исходящими из него самого.

Что касается связи системного либерализма с представлениями о Русской Системе, то, согласно Пелипенко, «психологической основой ключевых мифологем, лежащих в основе Русской Системы, является особый режим установления партиципационных отношений с источником порядка, при котором сознание индивидуума априорно полагает себя как часть по отношению к внешнеположенному целому. В силу сложной амальгамы культурно-исторических факторов, такая установка прочно (если не намертво) закрепляется в народном сознании, определяя исторический генезис форм социального порядка, равно как и структуру ценностей и границы вариативности культурной парадигматики».

И далее, следуя логике приобщения к источнику порядка, изложенной и обоснованной в докладе Пелипенко здесь, на семинаре «Либеральной миссии», говорится: «…если источник порядка имеет сверхчеловеческое измерение, то он в принципе не может быть инкорпорирован внутрь ментальности субъекта: она просто не способна его вместить в его иррациональном величии и непостижимости. Тем самым блокируется возможность возникновения источника порядка внутри ментальности самого индивидуума. И многократно отмеченное стремление к безответственности, увиливанию от выбора, делегирование прав «наверх», умственная лень, «придуривание», бытовой идиотизм, тупое безразличие ко всему — всего лишь социально-психологические проекции этой глубинной диспозиции.

Если индивидуум не имеет источника порядка внутри, то он в принципе не способен к развитию в себе личностного начала. Путь к самодостаточности и, соответственно, к внутренней свободе для него закрыт. А потому рабы могут терпеть всё, кроме свободы».

Следует помнить, что, говоря о системном либерализме, я имею в виду его догматизм, то есть его принципиальную несвободу. Вообще говоря, не столь существенно, проистекает такая его несвобода из сферы ментальной или же социальной (да, потому что они в одной связке). Но дальше, когда, имея в виду системный либерализм, речь пойдет о недоумении (для меня, например), а именно: почему все системные либералы так неистово, словно какой-то религиозный орден, как какая-то секта, все как один продолжают определять все свое реформаторство в 1990-х годах в целом успешным и меры очевидно антилиберальные продолжают называть либеральными, — тогда станет ясно, почему надо выделить особо социальную составляющую их несвободы.

Иначе говоря, гвоздь проблемы в их незаметном и постоянном, в их неизбывном не только интеллектуальном, но и социальном рабстве.

Человеком движут стереотипы. Они в основном определяют и его повседневное поведение, и его место и роль в людском сообществе. Подчиненное, рабское поведение в отношении внешних обстоятельств — норма в Русской Системе. Поведение же свободного человека, подвергающего всегда и все сомнению и вырабатывающего для любой ситуации свое продуманное видение «правильного» (или то же самое, «добра») и понимание его отличия от того, к чему подталкивают внешние обстоятельства, — здесь скорее аномалия и встречается редко. Уступая давлению внешней необходимости, такие люди делают это сознательно — по крайней мере, понимая, что подобная их несвобода — это их выбор, их подчинение тирании внешнего мира. Некоторые из них годами и десятилетиями ищут возможность иного, свободного поведения, именно что по капле выдавливая из себя раба обстоятельств.

Из-за нетипичности такого поведения большинство наших сограждан до сих пор плохо понимают соответствующее высказывание Антона Павловича Чехова, а также иезуитский сарказм, скрытый в известном определении свободы как «осознанной необходимости». Осознание необходимости — всего-навсего понимание своего подчиненного состояния по отношению к ней.

Свободного человека определяет внутренняя потребность понимать, или любовь к Истине.Поэтому постоянное «передумывание» (по-гречески «метанойя») — его естественное поведение. Стоит заметить, что в Библии это слово переведено как «покаяние», то есть единственный путь к «спасению».

Люди, которые ведут себя так, суть асоциальные белые вороны, ибо считается, что «жить в обществе и быть от него свободным нельзя». Всегда, во все времена российское общество, с тех пор, когда окончательно оформилось в Русскую Систему, нетерпимо относилось к ним и стремилось от них избавиться. Зверские убийства, уничтожение миллионами в ГУЛАГе, изгнание, тюрьмы, психушки — далеко не полный перечень средств подавления. Вспомним в данном контексте хотя бы травлю «на высшем уровне» — на уровне президиума Академии наук — причастных к россиеведению Фроянова, Сулейменова, Зимина. Не забудем, что и современная наша система образования, включая университетскую, продолжает выполнять роль институции, где дают уроки рабства. В целом вся эта система и сегодня выполняет репрессивную функцию по отношению к свободомыслию и, наряду с телевидением, каждодневно утверждает бескрайнюю зону несвободы.

Понимать внутренне свободных людей могут только люди такого же рода, с подобным опытом внутренней мыслительной работы. Их мало, и по своей природе они предпочитают образ жизни отшельников. У Тютчева, например:

Лишь жить в себе самом умей —

Есть целый мир в душе твоей

Таинственно-волшебных дум;

Их оглушит наружный шум,

Дневные разгонят лучи, —

Внимай их пенью — и молчи!..

Такое поведение асоциально в принципе. Не обобществляются и его плоды — картины понимания бытия.

…Другому как понять тебя?

Поймет ли он, чем ты живешь, —

Мысль изреченная есть ложь.

Но хорошенькое дело: «Молчи…» А как же карьера — особенно политическая? Ток-шоу, выборы и все такое?..

Все, что связано с внешней социализацией, — совершенно иной, абсолютно несовместимый со стремлением к истине тип деятельности и умственного творчества. Последний изначально подчинен внешней необходимости, которая банально и жестоко не оставляет времени на созерцание истины — не до нее. Либо одно, либо другое, и никогда вместе. Непримиримый выбор. Он-то и рождает рабов власти, карьеры, мамоны, быта, плотских утех, а также — рабов Истины.

Но только в последнем случае страстной внутренней потребности всегда и всё понимать, в огне этой постоянной любви к Истине открываются контуры подлинной свободы и несвободы. В отношении же остальных можно сказать лишь: «Прости их, Господи, ибо не ведают, что творят».

Уже только одно стремление системных либералов к власти показывает: они — быть может, непроизвольно — считают, что без власти ничего реального сделать нельзя.

Это простительный стереотип поведения бедных людей, которым для того, чтобы даже просто жить, необходима социализация и, значит, неизбежная и неизбывная при этом умственная кабала, лишающая важного опыта открытия собственных картин понимания. У них просто не было возможности удовлетворять свои внутренние потребности и главную среди них — потребность понимать, и вести себя сообразно со своим пониманием. Достаточно вспомнить, что булгаковскому Мастеру потребовалось социальное чудо — крупный лотерейный выигрыш, — чтобы он смог погрузиться полностью в мир своих дум.

Тем не менее, подобный стереотип поведения делает их рабами «кольца всевластья» (по Толкиену). Они в принципе не могут постичь, что с помощью насилия (власти) нельзя дать свободу, потому что ее источник живет внутри человека и за нее надо бороться, выдавливая из себя рабство. А потому у них нет и не может быть идей, касающихся инфраструктуры свободы. (Последнее понятие требует отдельного и очень серьезного разговора).

Владимир Тольц: Среди тех, с кем мне уже довелось обсуждать этот документ, был и коллега Юрия Николаевича — историк, директор исследований Хельсинкского коллегиума Николай Евгеньевич Копосов.

Николай Копосов: Мне кажется, что это очень хорошая, полезная статья, очень своевременная как говорится. Боюсь, правда, что уж очень больших последствий не воспоследует, как у нас часто и бывает. Но в любом случае эта статья нужная. Я говорю это, несмотря на то, что со многим в этой статье я не согласен.

Юрий Николаевич, со свойственной ему решительностью, принципиальностью, какой-то безоглядностью умеет ставить острые вопросы, может быть, самые острые вопросы. И вот вопрос о том, может ли сегодня интеллигентный человек сотрудничать с существующим в России режимом — это, конечно, вопрос вполне созревший и вполне острый. И то как его Юрий Николаевич ставит — немножко обидно, провокационно, я бы даже сказал, оскорбительно местами — на самом деле, каждый должен сам себе задавать этот вопрос каждый день. Мы редко задаем себе эти вопросы, не все из нас задают. Спасибо Юрию Николаевичу за то, что он заставляет об этом в очередной раз задуматься.

Владимир Тольц: Вы во всем согласны с Юрием Афанасьевым?

Николай Копосов: Что касается несогласия. Мне кажется, что ответ, который он дает на этот вопрос не очень правильный. Во-первых, потому что у него, оказывается, что либералы при власти это уже даже и не люди при власти находящиеся, а просто какая-то такая интеллектуальная челядь. Он так и пишет «челядь». Но это не только не очень любезно, но и по сути дела неправильно.

Например, анализ показывает, что на сохранение либеральной риторики в ассортименте политических средств существующего сегодня в России режима неслучайно. Оно показывает, что дальше каких-то пределов этот режим зайти не может в своей, по крайней мере, идеологической деятельности. Я небольшой специалист по вопросам экономики, политики и т. д., но что касается идеологии, в частности, политики памяти, мне кажется, что большой материал показывает, что этот режим пытается найти какую-то компромиссную, полулиберальную, полунелиберальную позицию без большого успеха. Во всяком случае, безоглядно восхвалять товарища Сталина и все прочее, к чему многие в России все-таки довольно склонны, режим не решает, не хочет, не может — не знаю. Но дальше определенных пределов восхваления того же Сталина он не идет. Это, по-моему, достаточно принципиально.

Поэтому, мне кажется, что Юрий Николаевич недооценивает либеральную составляющую, во всяком случае, в идеологии режима. Я бы не стал ее и переоценивать, но и сбрасывать ее со счетов, мне кажется, тоже неправильно.

Владимир Тольц: Николай Евгеньевич, давайте обратимся к «Русской системе», о которой так много пишет Юрий Николаевич Афанасьев. Что это такое? Вы специалист, историк. Объясните простым нашим слушателям и мне тоже — это что, это реальность, либо это некая умозрительная фигура, созданная с инструментальной целью как орудие постижения прошлого? Если это реальность, то когда она возникает? Чем «Русская система» отличается от систем нерусских? Может, их нет вообще? И облечена ли она на вечное существование? Может ли она избавиться от пороков, приписываемых ей Юрием Николаевичем Афанасьевым?

Николай Копосов: Мне кажется, что выражение «Русская система» исключительно неудачное. Мы, естественно, имеем дело с широким разнообразием ситуации в разных странах, с различными традициями — политическими, культурными, с разными уровнями экономического развития и т. д.. Но когда мы начинаем говорить о системе, сложившейся в какой-то одной стране, и пытаемся противопоставить ее системам, сложившимся в других странах, причем, даже не так, имея в виду, что в каждой стране своя система, а я имею в виду, скорее, что есть одна какая-то общая система в мире, а у нас какая-то своя совершенно особая система, то это чистая мифология. Это не инструмент познания, а инструмент выражения в неположенных науке идей. Идеи эти очень традиционные, старые, они постоянно возникают в интеллектуальной истории в разных странах. Немцы хвалились своим особым путем развития в XIX веке, который их привел, кстати, к 1933-1945 годам. В России хвалились или наоборот порицали западники особые какие-то специфические российские условия. Конечно, эти условия существуют. Это называется типология. Нужно говорить об отличиях, которые носят, скорее, относительный характер.

Природа всегда действует по степеням. Она редко знает совершенно какие-то категорические отличные друг от друга формы. То же самое касается и истории. Когда Юрий Николаевич пытается найти в России какие-то совершенно особые принципы, то здесь возникает, разумеется, вопрос о том — где, на каком уровне эти принципы закодированы? Это что, совершенно иные экономические формы или что это? Судя по тому, как я читаю его статью, оказывается, что эти формы сознания присущи русским людям. В российском сознании категории, понятия западного сознания, либерального сознания более-менее отсутствуют. Я так, по крайней мере, понимаю Юрия Николаевича. Но вот эти категории западного сознания предполагают разложение мира, общества на разные уровни — экономику, общество, политику, культуру, власть и т. д. А в России, с точки зрения Юрия Николаевича, в российском сознании все это существует в некотором синкретическом единстве.

Дальше возникает вопрос — является ли такое синкретическое единство разных форм общественной жизни специфически русским явлением? Здесь оказывается, что никоим образом нет. Такого рода синкретическое мышление, когда отдельные понятия, базовые для того, что Юрий Николаевич называется «либеральной мыслью» не сложились. Такое синкретическое мышление было типично для Средневековья, например, всюду в мире, в Германии. Например, фашистские идеологи исходили из того, что нам, немцам, глубоко чуждо такое вот либеральное разложение синтетического, синкретического единства нашего общества на различные уровни, давайте-ка мы вернемся к нашим национальным традициям и отбросим либеральное мышление. Ну, отбросили — получилось известно что. Иными словами, совсем недавно призывы к возвращению к такому синкретическому мышлению имели место и как бы не очень сработали.

Юрий Николаевич считает, что в России до сих пор люди мыслят синкретически. Мне все это напоминает анекдот о том — будут ли деньги при коммунизме? Ответ, как вы помните, был — у кого будут, а у кого и нет. Кто-то мыслит синкретически, а кто-то не синкретически. Вопрос в пропорциях. Какая-то страна отстает от другой, проходит более-менее со своей спецификой, похожие этапы развития. Естественно, что потом они все прибывают в одном и том же времени. И на сегодняшний день мы можем оказаться в каком-то смысле более отсталыми, чем другие страны, что, собственно, и есть. Почему из этого следует, что в России есть какой-то совсем другой принцип? Я не вижу. Мне кажется, что это логически несообразно.

Владимир Тольц: Историк из Хельсинки Николай Копосов.

В отличие от него вице-президент Либеральной миссии, которую так клеймит Юрий Афанасьев, Игорь Клямкин оказывается в вопросе «Русской системы» чуть ли не единомышленником Юрия Николаевича.

Игорь Клямкин: Я считаю, что «Русская система» соответствует определенной реальности. Потому что различные формы ее меняются, но остается прежней — она характеризуется определенным взаимоотношением государства и населения. Как реальность она начинает формироваться в XV веке при Иване III и оформляется в какую-то законченную форму при Иване Грозном. Она действительно, я считаю, достаточно уникальна. Эта система отличается милитаризацией социума, когда управление обществом строится по типу управления армией. Вот та система, которая выстраивалась, начиная с Ивана III и до Петра I включительно, который этот цикл завершил, это был такой большой цикл милитаризации социума. В этом смысле «Русская система» возникла как система милитаристская, но не в смысле больших расходов на армию и вооружение, а то, что она возникла как система, где логика управления во время войны переносится на мирное время.

Владимир Тольц: Обречена ли эта система на вечное существование?

Игорь Клямкин: Дело в том, что она не может быть обречена на вечное существование, потому что после таких циклов милитаризации люди не могут жить все время в режиме, идентичном ситуации во время войны. Поэтому с Петра III и Екатерины II началась демилитаризация, которая продолжалась до 1917 года. А в 1917 году возник второй тур, второй цикл милитаризации, который после Сталина тоже сменился новой демилитаризацией.

Вот такое циклическое развитие. Так вот, сейчас мы находимся в такой стадии, причем, эта стадия продолжается уже много десятилетий, после смерти Сталина, в этом смысле одна и та же стадия, когда происходит разложение этой самой «Русской системы» как системы милитаристской, при этом проскочить, вернуться к какой-то третьей милитаризации уже не может. Потому что на вызовы, которые современный мир предлагает, на них нельзя ответить по методам Петра и Сталина. В этом смысле она себя изживает. Она не может воспользоваться привычными ей методами, чтобы ответить на современные вызовы.

Владимир Тольц: Здесь вы абсолютно солидарны с Афанасьевым. Он тоже считает, что у «Русской системы» нет почти никаких шансов в будущем. А что тогда ждет страну, на территории которой прекратится это циклическое развитие?

Игорь Клямкин: Эта цикличность закончилась. Она не может вернуться в очередной милитаристский цикл и выстроить повседневность по типу военной службы. Вот это кончилось. Кончилась не просто милитаризация, кончилась цикличность прежняя — милитаризация, демилитаризация. А дальше, что ждет? Или она найдет себе ресурсы прорваться в правовой тип государства, когда на место приказа как способа управления приходит закон и право, или она будет разваливаться. Сейчас говорить о том, как это произойдет в нынешних границах, а скорее всего не в нынешних границах, но в любом случае просто нет альтернативы этому. В этой связи, в такой ситуации искать какой-то особый русский либерализм, не говоря о том, что это такое, что такое русская свобода, русское право, русская толерантность и все прочее, это совершенно тупиковый путь.

Владимир Тольц: Мы продолжаем знакомить вас сочинением историка, профессора Юрия Николаевича Афанасьева «Возможна ли сегодня в России либеральная миссия?»

Итак, продолжим чтение:

Диктор: «Почему системные либералы неспособны увидеть 1991 год как углубление крушения Русской Системы

Наши «либералы» и наша преступная власть

Применительно к современной власти слово «либерализм» до сих пор остается в обиходном российском лексиконе как проистекающее из самоназвания «либеральные демократы», которым нарекли себя оказавшиеся у власти в России люди во главе с Ельциным — в результате распада Советского Союза.

Они и тогда, двадцать лет назад, не были никакими ни либералами, ни демократами. По своей социальной сути, по происхождению, по принадлежности и по ментальности они представляли самую настоящую советскую бюрократию (номенклатуру второго, а иногда и первого эшелона) и обслуживающую ее столь же советскую «интеллигенцию» (главным образом из экономистов). Последние, как я пытаюсь показать, и либералами-западниками на самом-то деле тоже никогда не были — они лишь сами себя так идентифицировали. На самом деле они всегда были и остались книжниками и фарисеями. Как известно, это очень древняя и очень опасная беда. Со временем так называемые «либералы» во всех властных структурах уступали места так называемым «силовикам» и «государственникам». «Системой» стали называть лишь ельцинско-путинский режим (не Русскую Систему, как в настоящей публикации). А определения «системная» и «несистемная» закрепились за оппозицией — пропутинской (дозволенной властью, ею поощряемой и потому вездесущей) и антипутинской (властью, не поощряемой или преследуемой, а потому с трудом удерживающейся за интеллектуальные клубы или за улицу и Интернет).

Если в свете сказанного вернуться к вопросу, кто есть кто и что есть что и возможна ли либеральная миссия в России сегодня, можно сделать некоторые выводы.

Нынешняя власть в Русской Системе, если рассуждать в категориях культурно-теоретических и исторических, представляет собой констелляцию множества мифологических комплексов. Основные ее характеристики в данном смысле следующие. Метафизичность и беспредпосылочность — поскольку она изначально учреждалась и всегда действовала вне имманентных социуму отношений, институтов, традиций. Идеократичость — поскольку она строилась и формировала под себя насилием общество на имперской Идее (родина, страна, государство, держава) Должного (спасение истинно христианской веры, Москва — Третий Рим, мировая революция, коммунизм). Наша власть неподсудна, внеморальна, амбивалентна, персонифицирована.

Если ту же власть рассматривать в категориях социально-политических, ее следует персонифицировать как ельцинско-путинскую, а в сущностном плане она предстает как сращенная на преступных основаниях власть-собственность. По отношению к подвластному населению российская власть является нелегитимной, насильственной и оккупационной. По своему характеру она находится в переходном состоянии от авторитаризма (с элементами автаркии, госкорпоративизма, патримониальности) к неототалитаризму.

Подобная общая характеристика нашей власти выглядит настолько странно неприглядной, что может вызвать впечатление настоящего абсурда — так не бывает! На самом деле даже все отмеченные здесь характеристики не исчерпывают всей ее абсурдности. Например, таких парадоксов: само государство в рамках этой власти оказалось фактически приватизированным очень узкой группой лиц; а «силовые структуры» и правоохранительные органы возглавили преступную «вертикаль» и «крышуют» по всей стране бандитизм и организованные преступные группировки. Целенаправленные и долговременные действия существующей власти — в том числе и в первую очередь корыстные, хотя и оформленные законодательно — окончательно превратили народное хозяйство страны в сырьевой придаток мировой экономики, а бизнес стал паразитическим и компрадорским; население России, в субъектном его качестве, полностью исключено из экономической и политической жизни.

А где и как по отношению к такой власти системные либералы?

Некоторые из либералов — но, надо еще раз особо подчеркнуть, либералы не по естественной принадлежности и не по их действиям, а по их прежней (условной или формальной) самоидентификации и/или (очень редко) по теперешнему самоопределению — сохранились в формальных институтах нынешней власти: «правительство», «Дума», «Конституционный суд». Однако их там очень мало, они там почти неприметны в либеральном качестве и уж совсем ничего не значат для общего властного курса. Кажется, они там сохранились лишь затем, чтобы кто-то мог сказать: «И они у нас тоже есть». А кто-то другой отметит: «Вот, теперь уже и либерал Кудрин действует как заправский государственник (или, в зависимости от сюжета, как настоящий силовик)».

Определение «системные либералы» закрепилось в массовом сознании все-таки за интеллектуалами, прикормленными ельцинско-путинской властью и обслуживающими ее. То есть системные либералы — как бы уже и не сама власть, а всего лишь те люди, без которых реальная власть пока не может обойтись. Настолько не может, что сохраняет их в своей системе и, более того, даже содержит у себя под боком, в челяди… А поскольку сущность нашей власти для многих думающих людей определяют именно те характеристики, что приведены выше, то они, такие люди, пребывают в недоумении: что же еще такое должна сделать власть, чтобы служить ей хотя бы и дворовыми стало совсем уж неприлично?

Недоумение моментально развеется, если все расставить по своим местам, а кошку назвать все-таки кошкой.

Либерал-демократизм — тот флер (теперь уже лучше сказать — густой туман), под которым уничтожается все, еще оставшееся от России. Вместо авторитаризма в либерально-демократическом тумане крепнет неототалитарная власть, чтобы прикончить и все то, что осталось.

Системные либералы — догматики и фарисеи, сгущающие такой туман интеллектуальной истматовско-либеральной смесью и неспособностью (или нежеланием) посмотреть и увидеть незамутненным взглядом Россию, ее власть и свое место в ней.

Прихожая ельцинско-путинской власти, в которой с удовольствием (хотя некоторые с отвращением) квартируют системные либералы, распространилась на всю Россию. Теперь это уже не только огромное количество всевозможных «институтов по исследованию», «академий» телевидения, естественных и противоестественных наук, а также «фондов» реальной политики, управления, изучения, анализа и т. д.. Это не только Общественная палата, Совет по правам человека при президенте, различные советы при МВД, при Счетной палате, при других органах власти либо правоохранительных структурах. (У них у всех теперь уже есть свои клоны во всех регионах).

Сами правоохранительные структуры — МВД, ФСБ, прокуратура, следственный комитет — и суды превратились в имитации, а фактически и как некие структурные целостности стали преступными организациями. Что представляет собой система образования, повторять не хочу. СМИ, и в первую очередь телевидение, превратились в наиболее агрессивные средства и способы сгущения либерально-демократического тумана: власть и их разместила на задворках, где обитают системные либералы. Вся Россия, повторю еще раз, покрылась манекенами. Все властные официальные органы, средства, организации, как и общественные советы при них, стали симулякрами.

Ну, а как же сама наша ельцинско-путинская власть, если ее органы, структуры, министерства стали преступными, а ее же средства информации не только не раскрывают глубинные причины и сущность подобной преступности, но, наоборот, скрывают, затуманивают их?

Да, и сама наша власть не только нелегитимная, насильственная, но и преступная.

Я утверждаю это, совсем не намереваясь свести преступность российской власти к юридически-уголовной составляющей проблемы. Поэтому не стану аргументировать данное свое утверждение ссылками на примеры, изобилующие в неофициальных СМИ: «Гунвор», «Байкалфинансгрупп», «Сибнефть», «Транснефть», а в самое последнее время — чей-то дворец на Черном море и «Росинвест». Не буду вспоминать даже кооператив «Озеро». Еще более ярко и совсем уже безобразно, казалось бы, очевидно иллюстрируют преступность власти такие события, как Беслан, «Норд-Ост», взрывы домов, поход Басаева в Дагестан, а также теракты вроде убийств Яндербиева, Литвиненко и т. п. Кстати говоря, встреча в Москве убийц из Катара со всеми государственными почестями (вплоть до красной ковровой дорожки на аэродроме), избрание депутатом Лугового, повышение в должностях и награждения убийц в СИЗО Сергея Магнитского — знаковые события для сознания людей во властных структурах. В таком сознании бессудные убийства «во имя Идеи» не только не считаются преступными, но даже совсем наоборот — возвышаются до уровня «Промысла»… Государева. Но все подобные события, если даже подтвердится в правовом порядке причастность к ним органов власти, впишутся лишь как производные той основной причины нашей властной преступности, на которую я хочу указать.

А основная причина из того разряда объяснений, когда говорят: это хуже преступления — это ошибка. И, соответственно, главный вопрос в такой связи: не традиционное «кто виноват?», но «как это могло случиться?» Даже еще более определенно: как это опять могло случиться с Россией, во второй раз за одно столетие?

Либерализм и русская матрица

Ответ на вопрос «как это могло?..» о случившемся за последние двадцать лет искать надо не только в государственно-политической и экономической реальности России конца 80-х — начала 90-х годов прошлого века. Разгадка ее в глубинных основаниях русского мировидения и жизнеустройства, в русском типе культуры. «Культуры» в данном случае — как вообще всего надприродного, всего, созданного самим человеком. Следовательно, и ключ к разгадке нашей ошибки можно найти лишь в ходе анализа всей многовековой толщи становления во времени-пространстве всего нашего надприродного. Постижение таких глубин возможно лишь в ходе теоретико-, историко- и социокультурных изысканий.

Сознание исторического субъекта (здесь я снова сошлюсь на работы Ахиезера, Матвеевой, Пелипенко, Давыдова, Яковенко), характерное именно для русского социума, в силу определенных и вполне конкретных причин сформировалось таким образом, что источник порядка (иначе говоря, источник избавления от чувства страха перед хаосом, неопределенностью, безвластием) вынесен этим сознанием за пределы видимого, постигаемого опытным путем и непосредственно осязаемого мира и отнесен в трансцендентность. Это Абсолют, Бог, Должное, Власть. Надо сказать, именно здесь ничего пока специфически русского нет, подобное свойственно всем дописьменным культурам мира. Специфика начинается и воплощается в способах приобщения к источнику порядка, к Абсолюту. Русскому историческому сознанию и его субъекту — будь то все людское сообщество или отдельный его индивид — присущ не способ медиации, а инверсионный способ. При таком способе в стремлении к источнику порядка не отыскивают серединное положение, то есть не постигают совершенно иное, принципиально новое качество (разрешение проблемы) между противоположными полюсами в дуальной оппозиции. При таком способе происходит инверсия, то есть перекодировка самих противоположных полюсов с плюса на минус и наоборот, — и снова приобщение к одному из них. Самому субъекту при такой перекодировке в ходе приобщения к одному из полюсов представляется, что он преодолел собственно дуальность и обрел непротиворечивость. На самом же деле каждый вновь обретенный источник порядка снова выявляет новые дуальности, которые сохраняют в себе противоречия, не преодоленные на предыдущем этапе. Тут заключен самый глубинный ментально-психологический механизм, свойственный именно русскому типу исторической динамики, — самовоспроизведение на неизменной основе.

Погружение в глубины специфики, даже уникальности русского типа культуры необходимо, чтобы понять такие конкретные особенности исторической динамики России, как «движение по кругу», «историческая колея», «обрушения в архаику», «догоняющее развитие» и т. п. Чтобы понять самую цивилизационную сущность русского типа культуры — ее застревание в «состоянии между»: между традиционализмом и потребностями модернизации.

Подобное погружение необходимо и для понимания того, откуда проистекает принципиальная инаковость России по сравнению с Западом. Там преодоление в сознании стремления к трансцендентному источнику порядка, к Абсолюту и обретение этого источника внутри самой личности и общества проходило медленно, более трехсот лет и осуществлялось поэтапно через такие эпохальные события-сдвиги, как Возрождение, Реформация и Просвещение. А сами эти события, в свою очередь, стали возможными и реальными на основе западноевропейских Античности и Средневековья. Средневековье же в своей сущностной содержательности было в свою очередь длительным процессом синтеза между варварством и античностью, в ходе которого произошло несколько важнейших качественных сдвигов в сознании человека и общества. Уже в ходе этого синтеза многократно зафиксирован сам факт развития сознания. Можно оставить в стороне, вероятно, самый богатый в данном смысле пласт исторической реальности, где происходило развитие мысли и сознания, — средневековую западноевропейскую схоластику и богословие — и взять более приземленный пример. В ходе соединения (то есть, опять же, синтеза) обычного права варваров с юридическими нормами римского права, собранными и опубликованными в кодексе Юстиниана (529-534) и вновь обнаруженными в Болонье в ХI веке, произошло утверждение в западноевропейском сознании права не только как нормы закона, но и как основания для освоенных норм всего жизнеустройства. Становление самого феодализма как социально-экономической и интеллектуально-нравственной реальности происходило, образно говоря, уже на правовой основе. Великая хартия вольностей датируется 1215 г., и в ней зафиксированы самые разнообразные права сеньоров, вплоть до права идти войной на своего короля. И главная ее статья: «Ни один свободный человек не может быть арестован, содержаться под стражей, лишен своих земельных угодий, объявлен вне закона или сослан без законного разбирательства, которое осуществляется особо назначенными людьми или по закону государства». Правило «вассал моего вассала — не мой вассал» также из той категории мыслительных сдвигов, развития сознания, без которых не могло быть феодализма и в социально-экономическом его выражении.

Наконец, такие погружения в глубины становления культуры необходимы, собственно, для понимания сюжета настоящего текста — о происхождении и глубине догматизма системных либералов и, соответственно, для ответа на упомянутый вопрос: как это опять могло случиться с Россией во второй раз за одно столетие?

Предваряя ответ, необходимо снова подчеркнуть два важных обстоятельства.

1. Предела в своем развитии — и в плане общественного сознания, и в плане социально-политического устройства — Россия достигла к концу ХV века. Потолка достигли, когда множество разрозненных, изолированных каждый в себе локальных миров, разбросанных на огромном лесостепном и болотистом евразийском пространстве, были насильственно соединены в одно большое общество, ставшее одной страной и единым государством. Соединение прежде изолированных миров, представленных к тому же разными этносами — угро-финским, восточнославянским, тюркским и монгольским, — произошло не естественным путем преодоления их догосударственной, архаичной еще культуры, а извне и насилием. Порядок большого общества был привнесен, нахлобучен на такие локальные миры и навязан им извне и силой. Русский мир тем самым уже при рождении оказался болезненно и, как показывает вся наша история, неизлечимо расколотым (в нем генетически, при зачатии оказалась заложена, запрограммирована болезненность, ущербность и уязвимость). Одна его половина — олицетворяющая, представляющая и в то же время насилующая большое общество, — это власть и все многочисленные и разнообразные околовластные структуры. Вторая половина — архаичные, не связанные между собой локальные миры вместе с их подавленным и покорным власти населением. Второй половине была чужда любая государственность, а вместе с ней и любые универсальные ценности и понятия, свойственные большому обществу. Традиционалистское еще мировидение и жизнеустройство локальных миров становилось нормой для всего большого общества и для единого государства. Вполне естественно, что и само такое единое государство не могло стать ничем иным, кроме как идеократической империей, феодального, а точнее сказать — полуфеодального еще типа.

За прошедшие пять столетий произошли огромные изменения во всех сферах жизни страны. Свершилась урбанизация, выросла экономика, повысилась техническая оснащенность, дважды кардинально менялись виды самой государственности, менялись местами столицы, размеры страны то расширялись на порядок, то вновь сужались до Московского царства. Само Московское самовластие существенно отличается от Петербургского или — вряд ли надо это подчеркивать — от советского. Но при всем при том, за чередой меняющихся внешних форм и существенных различий оставались неизменными фундаментальные смыслы (см. работы Пивоварова и