Туофикеа — общественные новости

Славяне — крупнейшая группа европейских народов, общей численностью 300 млн. чел., а число современных государств, где славяне составляют большинство населения, признанных или не признанных мировым сообществом, равно 14. Теоретически славянство могло бы превратиться в монолитную империю — от Адриатики на юге и Одера (Одры) на западе и до Тихого океана на востоке и Северного Ледовитого на севере. Могло, но не превратилось. Да и было бы фантастично, если бы такой громадный конгломерат народов, пусть даже общего этнического корня, как славяне, установил свой единогласный контроль над столь обширными территориями. Слишком разными были цивилизационные предпосылки, внутренние чаяния, политические и религиозные предпочтения у каждого из славянских народов. Тем не менее, идеология объединения славянства, т.н. панславизм, в единую духовно-политическую надрегиональную структуру всегда будоражила умы славянской интеллигенции в разных странах.

Сегодня многие ошибочно полагают, что панславизм эволюционировал в умах русских патриотов-интеллектуалов ХІХв. из более узкой идеологии славянофильства. Славянофильство, таким образом, преподносится как идеологический конструкт для внутрироссийского потребления, а панславизм – его более ёмкий «собрат» общеевропейского масштаба. В действительности предтечей панславизма следует считать хорватского философа и энциклопедиста Юрия Крижанича, который ещё в ХVII в. активно выступал за единство славянских народов под скипетром Русского царства. Сам же термин «панславизм» своим рождением в 1826 г. обязан чеху Яну Геркелю. В Центральной Европе в те годы панславистские идеи были необычайно популярны и среди первых панславистов мы встречаем много словацких и чешских выдающихся имён – Людевит Штур, Ян Коллар, Павел Шафарик, Йозеф Добровский. Даже автором гимна панславистского движения «Гей, славяне!» был словак Самуэль Томашик.

Уже тогда наметился раскол в панславистском движении: некоторые из чешско-словацких деятелей надеялись объединить славян с опорой на австрийскую монархию (австорславизм Франтишека Палацкого) и были противниками ориентации на Россию («Русские называют все русское славянским, чтобы потом назвать все славянское русским», — фраза Карела Гавличек-Боровского). Более радикальные формы внутриславянский раскол принял в Польше, где столкнулись миноритарное пророссийское течение (Август Цешковский, Станислав Сташиц) и более многочисленное антироссийское (Анджей Товянский, Адам Мицкевич). Последние считали, что центром притяжения всех славян должна служить Польша, а залогом успешности таких планов – восстановление великой Польши в прежних границах 1772 г. Геополитическая дуальность панславистской идеи была свойственна ей с самого рождения, что является исторической данностью, которую необходимо учитывать. Даже в России, где панславистские чаяния выражались в мощном славянофильском движении (К. Аксаков, И. Киреевский, В. Ламанский, Н. Данилевский), существовал лагерь интеллектуальной оппозиции к панславизму в лице П. Чаадаева, А. Герцена. При таком раскладе сил не удивительно, что к концу ХІХ в. панславизм растерял былую привлекательность. Однако с началом новых испытаний для славянского мира – Первой мировой войной – восточно- и центрально-европейская интеллигенция вновь вдохновилась панславизмом (уже в форме неославизма). Среди имён главных неославистов, кроме русских (граф В. Бобринский) вновь мелькают чехи (К. Крамарж, православный русофил и сторонник протектората России над Чехией). Очередной всплеск панславистских идей имел место во время Великой Отечественной войны, когда в Москве был создан Всеславянский комитет. В 1946 г. в Москве прошёл Всеславянский съезд, а в Белграде – славянский конгресс. Позже неославистское движение сошло практически на «нет», а парадигма выстраивания отношений Кремля со славянскими странами определялась не этнокультурными особенностями, а идеологическими установками коммунистического толка.

Времена СССР (после 1945 г.) во многом можно считать периодом максимального воплощения панславистских идей на практике. Существовала реальная геополитическая ось Москва – Варшава – Белград (пусть и не без проблем во взаимоотношениях Белграда с Москвой при маршале Тито). С распадом Советского Союза славянский мир оказался в состоянии небывалой раздробленности. Под контролем неславянских стран Запада оказалась немалая часть славянского мира. Это – Чехия и Словакия (центр зарождения панславистской идеи); Варшава, как одно из ключевых звеньев геополитической оси Москва – Варшава – Белград; часть православной ойкумены (Киев, Минск). Со временем ситуация немного улучшилась. Варшава так и осталась передовым форпостом прозападно ориентированного славянства, но Минск (как и Белград) встал в жёсткую оппозицию к Западу, а в политике Киева изредка начали проявляться пророссйские нотки. За свою строптивость югославы были жестоко наказаны НАТО, и Белград, как стратегически ключевая точка на Балканах, перешёл под контроль американцев. Равнение славянской Европы на Вашингтон есть не что иное, как новый извод известного «австрославизма». Если ранее антиподом России и её славянских союзников выступала Вена, то сейчас – Вашингтон (1). Впору говорить об «американославизме» как модификации «австрославянской» концепции для нужд ХХІ в. Поэтому следует признать, что славянства как самостоятельной геополитической общности не существует. Славянство выступает как раздробленный, рассечённый объект атлантистской геополитики.

На той части политической карты мира, где проживают славянские народы, вновь можно выделить традиционные центры геополитической силы: Москву, Белград и Варшаву. Вся славянская политика вращается вокруг этих трёх столиц. Другое дело, что не все из них действуют в интересах славянского мира как автономного геополитического ядра. Каждая из них обладает определённым внешнеполитическим весом и исповедует чётко обозначенные амбиции. Первая обладает самым мощным политико-экономическим потенциалом. Остальные две – приблизительно равнозначны по степени влияния на события международной жизни: Белград – в Южной Европе, Варшава – в Центрально-Восточной. Первые две принадлежат к православной ойкумене, последняя – стойкий оплот католичества на славянских землях. Географически Белград и Варшава соотносятся с Москвой как столицы «второго эшелона», т.е. не располагающиеся в непосредственной близости от российских границ. Из этих трёх столиц наиболее прозападной является Варшава. С приходом к власти в Сербии ставленника Запада Бориса Тадича Белград также можно не воспринимать как действенное звено славянской геополитической цепи. Таким образом, из трёхчленной полюсной конструкции Москва – Варшава – Белград два пункта (Варшава и Белград) можно не учитывать, поскольку влияние коллективного Запада на их политику зашкаливает за все разумные пределы. В дополнение ко всему почти у самых границ России западнославянская общность «разрезается» двумя неславянскими государствами – католической Венгрией и православной, но враждебной Румынией. И венгры, и румыны мыслят себя мадьярской/романской «каплей» в славянском «море», «островом» неславянства. Это находит выражение в проводимой политике (территориальные трения между Будапештом и Киевом, и Бухарестом и Киевом, а также взгляд румынской элиты на Россию как на врага №1).

Москва остаётся в одиночестве, вынуждена умерить свои европейские аппетиты и заняться консолидацией ближайших восточно-европейских столиц «первого эшелона» – Киева и Минска – в единый политико-экономический организм, как потенциальную геополитическую конструкцию, способную проводить независимую от Запада политику хотя бы на региональном уровне. Минск и Киев солидаризироваться не спешат. Наибольшее упрямство проявляет украинская столица, не только не идя на глубокие интеграционные процессы с Москвой, но и откровенно блокируя общерусские инициативы в культурной, политической, религиозной сферах на локальном уровне. Просматриваются не оправданные попытки Киева выступить альтернативным Москве центром тяжести на постсоветском пространстве, что ещё более усложняет задачу консолидации трёх братских республик. Ресурсный потенциал Киева ограничен, его политический вес в мировом масштабе невелик. В случае успешной реализации аспираций Киева возможности конкуренции единого пространства СНГ с другими полюсами силы понизились бы в разы. Минск более склонен к союзу с РФ, но КПД от функционирования Союзного государства был бы выше при более тесном сотрудничестве двух православных столиц. Несмотря на неурядицы в белорусско-российских отношениях ось Москва — Минск выглядит куда прочнее жидковатой конструкции Москва – Киев. В любом случае, полнокровное возрождение панславистской идеи невозможно без образования геополитического треугольника Москва – Киев – Минск (именно в такой последовательности, учитывая по убывающей политический вес каждого из звеньев). Этот восточнославянский «треугольник» может послужить площадкой для локального оживления панславизма с опорой на принципы славянофильского течения ХІХ в., модернизированного под современные политико-социальные нужды трёх братских народов. Русский философ ХІХ в. Константин Леонтьев утверждал, что «славянство есть, славизма нет» (2). Западное славянство (поляки, чехи, словаки) и южное славянство (сербы, хорваты, словенцы, болгары) безоглядно ориентируется на Запад. Почва и политическая конъюнктура в славянском вопросе всегда превалировали над кровью. Важны были текущий момент и отдельно-географические, а не общекультурные характеристики славянских государств. Восточное славянство (русские, украинцы, белорусы) в силу общей многовековой истории всё ещё подспудно тяготеют друг к другу, хотя это тяготение значительно ослабло за время их суверенного существования. Восточнославянский ареал служит теперь единственным плацдармом для реактивации славянофильства. Эта та территория, где славизм и славянство ещё находятся рядом, взаимно дополняя друг друга. Минск в целом позитивно настроен на интеграционные процессы с Россией. Киев исповедует национал-партикулярную идеологию украинства, и в качестве противовеса Москве использует альтернативные центры регионального влияния, в т.ч. славянские (Брюссель, Прага, Варшава), и фальцет Украины гармонично вписывается в хор «американославистов». За угрозу собственной обособленности Киев особенно остро воспринимает механизмы политико-экономической интеграции постсоветского пространства (отсюда отказ присоединиться к Таможенному Союзу, прохладное отношение к ОДКБ и т.д.). Посему видится целесообразным прибегнуть к разным методам интеграционного сотрудничества с Минском и Киевом.

Если для Минска проекты, выходящие за рамки культурного сотрудничества, вполне приемлемы, необходимо сосредоточиться на реализации совместных решений в сфере политики и экономики. Киев такой подход со стороны Москвы раздражает, поэтому оптимальным сделать упор на сферу культуры (продвижение позиций русского языка в украинском обществе, реализация общих украино-российских проектов в сфере культуры, образования, новостного телевещания, выпуска патриотических книг и видеопродукции).

Политическая проницательность требует не оставлять без внимания Молдавию, где славянский элемент исторически достаточно силён. «Молдавская Русь» (выражение Г. Вернадского) как укоренённое в истории региональное научно-просветительское течение общественно-политической и культурной жизни современной Молдавии – уместный ответ экспансионистским аппетитам Бухареста и его русофобской идеологии возвеличивания гитлеровских пособников в лице маршала Антонеску (3). Приднестровье, где в согласии и без русофобии 30% населения составляют молдаване и 30% украинцы (остальные – русские), служит наглядным примером реализации на практике проекта «Молдавская Русь» как единого культурно-ментального пространства романских и славянских народов. Необходимо только придать этому действенный посыл, который должен исходить от России. Наращивание темпов сотрудничества культурных организаций России и Молдавии – залог укрепления традиционных славянофильских позиций в этой преимущественно романской по своему составу республике. Необходимо налаживать сотрудничество с организациями молдаван и гагаузов Украины, которых Румыния рассматривает как точку опоры идеи Великой Румынии по эту сторону Прута. Гагаузы Украины снабжаются учебными пособиями из Молдавии, где с первых страниц повествуется, что «наша родина – Молдова», чьё будущее может быть только вместе с Румынией и против России. Между тем, православная Гагаузия традиционно всегда тяготела к Москве. В последние десятилетие за умы и сердца гагаузов борется Турция, родственная им этнически, но не конфессиально. В гуманитарную сферу Гагаузии турки вкладывают крупные суммы, намереваясь переориентировать население автономии на Анкару.

Славизма действительно нет, несмотря на наличие славян. Панславизм на сегодня нельзя назвать идеологией, адекватной текущему историческому моменту. Зато славянофильство, особенно его западнорусское и карпато-русское течения, имеет все возможности для сплочения восточнославянских народов на основе общей мировоззренческой матрицы.