Туофикеа — общественные новости

«Горячий август», который, судя по всему, только начинается в Британии, может иметь далеко идущие идеологические последствия. Миф о Британии как о «полюсе глобальной аристократии», олицетворяемой претендующей на мировую роль Виндзорской династией, как о старейшем правовом обществе, жизнь в котором построена по традиционным, но справедливым правилам игры, может навсегда кануть в лету. Сквозь фасад глобального финансового регулятора и центра притяжения мировых элит просвечивает изнанка третьего мира с его кровоточащими социальными язвами.

Массовые уличные беспорядки, охватившие окраины Лондона, Бирмингема, Ливерпуля и Манчестера, постепенно перекидываются на всю Англию. Уличная война началась в субботу, 6 августа, после убийства полицейскими 29-летнего чернокожего Марка Даггана в лондонском районе Тоттенхэм. В ответ несколько сотен жителей района закидали бутылками с зажигательной смесью полицейские автомобили. В следующую ночь беспорядки перекинулись на другие районы Лондона, затем — вышли за пределы города. Британские власти осознали, что речь идет о беспрецедентной ситуации, представляющей угрозу для национальной безопасности. Отсутствовавшие в стране премьер-министр Дэвид Кэмерон и его политический партнер вице-премьер Ник Клегг спешно вернулись на родину и обещают положить конец насилию. Однако их оптимистические заявления едва ли следует воспринимать всерьез. Активная фаза уличных бунтов во Франции (2005 год) и Греции (2008 год) длилась примерно двадцать дней, при этом пик насилия приходился на десятый-двенадцатый дни. Окраины британских городов полыхают уже четвертый день — и, если динамика процесса будет сохраняться, эффект «снежного кома» будет лишь способствовать эскалации насилия.

Любопытно, что когда в 2005 году начался так называемый «арабский бунт» в предместьях Парижа, аналитики поспешили отнести все происходящее к внутренним особенностям французского государства. Во Франции, действительно, самый высокий в ЕС процент населения с «неевропейскими корнями», причем большая часть расового меньшинства принадлежит к меньшинству религиозному, исповедуя ислам (или, по крайней мере, идентифицируя себя с ним). Лейтмотивом комментариев был тезис о «столкновений цивилизаций в сердце Европы», о противостоянии арабо-мусульманской молодежи и коренных французов и даже о некоем «джихаде», разыгравшемся во Франции.

Показательно, что Францию в то время часто сравнивали с Англией, причем явно в пользу последней. Официальному Парижу пеняли за нежелание строить мультикультурное общество и безуспешные попытки «сделать всех французами», а французскую модель интеграции этнических меньшинств объявляли ущербной. Зато Британию, где местным мусульманам было разрешено открывать даже собственные шариатские суды, провозглашали страной, где прочно утвердился межнациональный мир и где события, подобные восстанию в парижских предместьях, уж точно никогда не произойдут.

Однако теперь выясняется, что европейским уличным войнам присуща некая цикличность. Франция-2005, Греция-2008, Британия-2011 — получается, что массовые беспорядки, вспыхивающие в разных частях Европы, происходят в среднем раз в три года. При этом национальная и религиозная составляющая является далеко не главным детонатором уличного взрыва.

Поводом для начала всех трех уличных бунтов стала гибель молодых людей из-за действий полицейских (во Франции двое подростков тунисского и мавританского происхождения погибли в трансформаторной будке, где они прятались от стражей порядка, в Афинах и Лондоне смертельным оказался выстрел из табельного оружия). Вывод здесь можно сделать только один — глубинная причина конфликта кроется в противостоянии личности и государства, в попытке каждого отдельного взятого участника присвоить себе принадлежащую государству «лицензию на насилие» и распорядиться ей по своему усмотрению. Учитывая же очевидный для всех социальный характер протеста (богатые и благополучные могут быть авторами радикальных идеологических манифестов, но, как правило, не выходят на улицы крушить витрины магазинов и лобовые стекла автомобилей), можно говорить о присущем участникам мотиве мести по отношению к государству, не выполнившем декларируемый социальный контракт, предполагающий построение общества социального благополучия для всех, без каких-либо исключений.

При этом специфика британских событий в ряду уличных бунтов 2005, 2008 и 2011 годов заключается, как представляется, в полном отсутствии какой-либо внятной мировоззренческой подоплеки. Если во Франции протест жителей предместий (не только арабов, но и многих из тех, кто не принадлежал по рождению к числу французов, например, потомков португальских или греческих иммигрантов) лег на почву политической традиции 1968 года, а в Греции ядро уличных бунтовщиков составляли молодые люди, принадлежащие к ультралевым и анархистским группировкам либо симпатизирующие им, то на улицы британских городов выходят граждане, не имеющие в своем арсенале даже намека на какую-либо идеологию.

Да, значительную часть из них составляют выходцы из Африки или Карибского региона, но много и «белой» молодежи. Практически не участвуют в волнениях выходцы из Индии и Пакистана, не наблюдается приверженцев левых или антиглобалистских идей, не ощущается и какое-либо влияние мусульманского фактора. Зато остро ощущается агрессия не просто по отношению к «символам несправедливой системы» или «символам социального статуса», а по отношению к простым обывателям.

Показательно также, что бунтовщики во Франции и Греции почти не занимались мародерством, в Англии же зафиксирован небывалый рост уличных грабежей, происходящих во время волнений. Витрины магазинов разбивают не для того, чтобы изменить уличный ланшафт, но с банальной целью украсть находящиеся там товары. В этом контексте пылающие окраины Лондона напоминают сегодня не столько Париж или Афины, сколько столицу среднеазиатской Киргизии Бишкек в дни «цветной революции», когда вышедшие на улицы «сторонники демократии» штурмовали магазины и рынки, выносили из разрушенных зданий телевизоры, магнитофоны и прочие предметы бытового обихода.

Вместе с тем, «горячий август», который, судя по всему, только начинается в Британии, может иметь далеко идущие идеологические последствия. Миф о Британии как о «полюсе глобальной аристократии», олицетворяемой претендующей на мировую роль Виндзорской династией, как о старейшем правовом обществе, жизнь в котором построена по традиционным, но справедливым правилам игры, может навсегда кануть в лету. Сквозь фасад глобального финансового регулятора и центра притяжения мировых элит просвечивает изнанка третьего мира с его кровоточащими социальными язвами.