Туофикеа — общественные новости

45 лет назад, весной 1966 года, Леонид Ильич Брежнев был избран генеральным секретарем ЦК КПСС и пробыл на этой должности 15 лет. Каким генсеком он был, известно — из энциклопедий и анекдотов. А чем Брежнев запомнился своим родным и близким в обыденной жизни?

Об этом «Труду» рассказал внук Леонида Ильича — Андрей Брежнев. Его детство прошло под Москвой, на знаменитой брежневской даче «Заречье».
Даже на даче — не до личного

— Андрей, каким вам запомнился Леонид Ильич?

— Веселым и жизнерадостным человеком. Он стал замыкаться в себе с возрастом. А до этого любил застолье, охоту, друзей. Есть много семейных фотографий, где он молод, на природе, жарит шашлыки. Разложен ковер, рядом мои родители, их друзья, знакомые Леонида Ильича и Виктории Петровны. Это было счастливое время.

— Дед занимался вами, возился с внуками?

— К сожалению, нет, так уж вышло. На моей памяти он ни с кем из детей в нашей семье особенно не возился, разве что, может быть, сначала проводил какое-то время с моей двоюродной сестрой Викой. Я был вторым ребенком в семье Юрия Леонидовича Брежнева, и к моему появлению любовь Леонида Ильича к внукам уже поистощилась. Он был всегда очень занят. Дело ограничивалось дежурными вопросами: как дела, как в школе, что хорошего, как оценки? Но было видно, что он все-таки рад, когда по выходным и на празд-ники родители привозили нас к нему на дачу.

— Вы не обижались?

— А я своего деда понимаю. Он даже на даче мог подумать о личном, только когда ложился спать. Приедет с работы вечером, поужинает и идет наверх в кабинет. Ему тут же Рябенко, его адъютант, приносит чемоданчик с документами. Через некоторое время дед спустится, попьет чаю, посмотрит «Время», опять в кабинет, потом спать. Ляжет, поспит, а с утра все по минутам: завтрак, парикмахер, и к девяти снова в Кремль. Да, он ездил отдыхать в Завидово, но и там был тот же график, с редкими прогулками по лесу и выездами на охоту. А человек-то на самом деле любил посидеть в одиночестве, чтобы его никто не дергал.

— Домашних Леонид Ильич держал в страхе? Его боялись?

— Его не боялись, но старались не беспокоить. С возрастом Леонид Ильич становился все более раздражительным, особенно когда появились правнуки. Жаловался на крики и шум. Мы, дети, не прятались по углам, но по вечерам сидели тихо и не галдели, чтобы не сбивать деда с мысли. Когда приходили гости, мы едва отсиживали «официальную часть», а как только начинались чай и разговоры, старались поскорее уйти. Потому что выслушивать это было невыносимо: как лучше печь печенье, закатывать консервные банки или как Леонид Ильич был на охоте. Мы все его охотничьи байки и так знали наизусть.

Жестким было одно правило: дома дед никого не допускал до своей работы. Когда он находился в кабинете, даже бабушка старалась туда не заходить. Виктория Петровна занималась хозяйством и не лезла в политику, потому что усвоила: это не ее. И Леонид Ильич не вмешивался в домашние дела.
Леня и Вика

— Как у них было заведено: «Жена да убоится мужа своего»? Или Виктория Петровна все-таки имела право голоса?

— Она была хозяйкой дома. На ней и кухня, и внуки, и прислуга. Ее больше интересовало, сколько банок с овощами нужно замариновать на зиму. Она не приставала к мужу с лишними расспросами и советами.

— Как Леонид Ильич и Виктория Петровна обращались друг к другу? У них были интимные прозвища?

— Они были уже не в том возрасте. Всегда «Вика» и всегда «Леня». Не было ни «зайчиков», ни «кроликов», ни «рыбочек», ни прочих уменьшительно-ласкательных словечек. Но между собой ладили.

— Он мог ее поцеловать на людях?

— Конечно, и она его могла. По утрам Виктория Петровна всегда садилась за стол раньше мужа — проверяла, все ли в порядке, давала поручения прислуге. Дед спускался из кабинета, целовал ее в щеку, говорил «Доброе утро!», завтракал и шел к машине.

— В чем чета Брежневых ходила по дому?

— У Леонида Ильича было несколько домашних костюмов вроде спортивных, на молнии. Он никогда не ходил в халатах. А Виктория Петровна носила платья и сарафаны. Все шилось на заказ, в том числе и обувь. У деда и бабушки были больные ноги, поэтому обуви уделялось особое внимание. Она любила туфли с небольшим каблуком, а он — кожаные ботинки. Принципиально не надевал кеды — только сапоги, на охоту.

Дом был большой: столовая, гостиная, шесть спален, кабинет на третьем этаже и библиотека. Из прислуги — повар и три горничные плюс парковые рабочие и наружная охрана. Перед всеми этими людьми, конечно, не хотелось выглядеть затрапезно. Сам дачный участок казался огромным: перед домом — открытый бассейн, клумбы, оранжерея. А дальше — дикий лес и пешеходные дорожки.

— Жизнь под постоянной охраной вас не угнетала?

— Пока я был маленький, не обращал на это внимания. Но потом понял, почему родители и тетушка предпочитали жить отдельно от Леонида Ильича. А вот Виктория Петровна часто заговаривала с прислугой и охранниками. Иногда к ней приезжали подруги — жена Громыко, супруга Алиева.
Маршал с иконы

— Как Леонид Ильич в быту относился к культу своей личности? На даче, например, висели его портреты?

— Там было три таких портрета. Два неплохих, а третий просто чудовищный. Его преподнес Алиев. Этот портрет находился в библиотеке и очень напоминал икону: маленький холстик в массивном серебряном окладе с узорами.

Дед относился к таким подаркам со здоровой долей иронии. Но жуткую «икону» почему-то повесил! Мастера постарались: отчеканили на окладе каждый листик. Но это никак не сочеталось с портретом в маршальской форме. Чем он так полюбился Леониду Ильичу, неизвестно: он так никому и не сказал.

— Сейчас, когда вспоминают про Брежнева, чаще всего имеют в виду тот трагический период, когда он, как говорят, деградировал, ему приходилось принимать наркотики. По слухам, наркоманом твоего деда сделал Андропов.

— Леонид Ильич и Андропов были почти друзьями — Юрий Владимирович посещал наш дом, бывал на семейных праздниках. Но все-таки, я считаю, его вина в этом есть. Глупо думать, что генеральный секретарь сам ходил в аптеку за лекарствами, точно так же как и думать, что так поступал любой чин из тогдашнего высшего руководства. Все окружение Политбюро было из КГБ — и охрана, и врачи. Это хрестоматийный факт. Пишут, будто члены Политбюро обменивались новейшими снотворными препаратами: «Ты какими пользуешься? А я вот такими…» Это чушь. Если бы Андропов захотел, все тут же было бы прекращено. Убрали бы «плохие» лекарства, поменяли медсестер, врачей, давали бы, наконец, заменители таблеток — плацебо, просто мел какой-нибудь. Однако же этого не делалось.

— Значит, наркотики, стимуляторы все-таки применялись?

— Врать не хочу — у меня нет на этот счет точных данных. В конце 70-х был трудный для деда период — напряженные отношения со Штатами и вообще в мире вокруг СССР. Тогда Леонид Ильич нашел для себя отдушину: выпил таблетку валокордина и заснул. Вроде как отдыхаешь. Нет чтобы пойти погулять вокруг дачи, поплавать: Нет, вот именно — выпить лекарство и лечь спать. Чтобы никто не трогал. Может, это было от нервов, а может быть, уже накопилась усталость — и руководителя, и старческая.
Загадка Андропова

— Говорят, что Андропова эта беда тоже коснулась — его жена была морфинисткой…

— Андропов для меня — человек-загадка. Мало кто знает о его проблемах с первой женой, с сыном от первого брака и вообще о том, как он появился в Политбюро. В Кремле говорят: он незаметно работал, работал, потом раз — откуда-то впрыгнул, возник. Рассказывают, он становился белым, как бумага, когда его спрашивали про первую супругу или про автобиографию периода 1933–1935 годов.

— Как вам такая характеристика: «умный, хитрый, жестокий»? Он как-то не очень красиво развенчивал образ Брежнева.

— Про «жестокий» ничего не могу сказать. А «умный и хитрый» — безусловно. Но ведь не он начал развенчивать Брежнева, а Горбачев. В детстве Юрий Владимирович мне нравился — всегда спокойный, корректный, культурный. Это резко отличало его от остальных службистов. У него была та привитая культура, которую дают, например, Итон и Оксфорд. Он был как бы голубых кровей — аристократ.
Отдохнуть не дали?

— У вашего деда была счастливая старость?

— Не думаю. И он сам, похоже, так не думал. Размышлял об этом, наверное, но про себя. Никогда вслух ничего не высказывал. Сам подумай — что это за старость? Тут американцы со звездными войнами, там — Израиль с арабами, тут — Солженицын… И все на него. Он держался, как мог. Может, он и не сам принимал решения — по Солженицыну, допустим, я знаю, что он был в курсе, но делом занимался другой человек. Он же не самостоятельно, как сейчас утверждают, придумал поворачивать вспять реки. Он же не был ненормальным. Проект разрабатывали серьезные институты. Но все равно все на него валят.

И потом, неизвестно, чего он на самом деле хотел от старости как от периода своей жизни. Для меня вот старость — это действительно прежде всего уход на покой, когда ты сидишь в уютном кресле-качалке и отдыхаешь от прежней жизни и есть возможность оценить, что и как было. А для него?

— Как вам его собственные «воспоминания» — мемуары, написанные журналистами?

— Да, это не он их писал. Но он лично их правил. Другое дело, что, может, не стоило их писать — или стоило, но не так. Не могу сказать, что Леонид Ильич их целиком одобрял и приветствовал.

— Может, Леониду Ильичу нужно было настоять и уйти вовремя? Не тянуть лямку до последнего дня?

— Он не мог. Система не пускала. Я знаю, он хотел уйти на пенсию, говорил об этом с супругой. Окружение убедило, что он незаменим. Да, Леонид Ильич, вы можете рыбачить, охотиться, мы тут за вас поработаем, вы только не уходите, потому что с вашим именем все прогрессивное человечество связывает такие надежды: Дед не был слабовольным человеком. Но к старости в нем уже что-то сломалось, он уже согласился со всеми, махнул рукой. Не он руководил системой, а она им.