Туофикеа — общественные новости

В Думе решили воспроизвести сцены из оперы «Севильский цирюльник». Председатель комитета по законодательству П.В. Крашенинников, выступая в роли Дона Базилио, обратился к Дону Бартоло, на роль, которого по предположению был избран спикер С.Е. Нарышкин, с вопросом: «Знаете ли вы, что такое клевета?» Далее последовал диалог: «Нет, неточно». — «Нет? Так слушайте и со вниманием!»

Далее П.В. Крашенинников описал это общественно опасное деяние: «Постепенно всему люду // Ум и сердце наполняет // И из уст в уста летает, // Как затверженный урок. // Всё сильнее с каждым часом // Возникает толкованье, // Вот гремит уж общим гласом, // Стало общим клеветанье, // Вот, как буря, разразилось, // Загремело, покатилось, // Загремело, покатилось // Неудержною волной». В результате «Клевета всё потрясает и колеблет мир земной», и при этом «Погибает в общем мненье, поражённый клеветой». Под впечатлением от эффектной арии законодатели вознамерились исправить свое решение от 17 ноября 2011 года, когда они окончательно в третьем чтении декриминализировали клевету, упразднив ст. 129 УК РФ, которая карала клевету, т.е. «распространение заведомо ложных сведений, порочащих честь и достоинство другого лица или подрывающих его репутацию». Теперь они, и башмаков не износив за гробом, намерены вновь это деяние криминализировать, причем даже в устроженном варианте. Потолок наказания по квалифицированной (соединенная с обвинением в совершении тяжкого или особо тяжкого преступления) клевете был три года, теперь предлагается сделать пять.

Спору нет, в предшествующую президентскую инвеституру УК РФ правился столь хаотически и бессистемно, что к исходу царствования громко заговорили о необходимости составлять новый кодекс, потому что в прежнем, правленом и переправленном уже черт ногу сломит. Проблема, однако, в том, что как раз в случае со ст. 129 декриминализирующая поправка была порождена не общим законотворческим волюнтаризмом, а равно и не гнусным зудом гуманности, но совершенно здравым практическим соображением. Тем, что статья о клевете и так мертва, поскольку при минимально грамотной защитительной тактике доказать факт клеветы невозможно.

Если понимать статью так, как она написана, на следствии и суде лежит бремя весьма непростого доказывания. Нужно установить, что подследственный/обвиняемый не просто распространял порочащие ложные сведения, но ложность этих сведений была очевидна и для него. То есть установить, что в данном случае никак не могло иметь место добросовестное заблуждение. Если подследственный тверд и настаивает именно на версии заблуждения, вменить ему статью невозможно — отсутствует квалифицирующий признак заведомости. В принципе возможны варианты, когда клеветник совсем дурак и даже заведомость лжи можно доказать. Если он сообщает, что «NN регулярно заманивал в сарай маленьких девочек и мальчиков и там их развращал, а я лично прятался в углу сарая и все это видел», то при отсутствии искомого сарая выходит заведомая ложь. Такие случаи, однако, редки.

Более того, в немалом количестве случаев добросовестное заблуждение действительно имеет место. Утверждая, что NN — жулик, вор, убийца, педофил, утверждающий сам в это верит. Как раз химически чистые случаи навроде капитана Яго, сознательно придумавшего, как навредить генералу Отелло — «Я уши отравлю ему намеком, что жалость Дездемоны не с добра», — довольно редки. Бесспорно, не нужно большого труда, чтобы обнаружить в современности борца за правду киберактивиста Яго — и даже во множественном числе, но поскольку Яго — сознательный негодяй, то уж ему-то врать и запираться, настаивая на добросовестности своего заблуждения касательно оклеветанных им лиц, не составит ни малейшего внутреннего препятствия.

Из такого тупика есть два выхода, хотя оба довольно сомнительные.

Можно применять специальные методы воздействия, после которых подследственный признается и в заведомости, и вообще в чем угодно. Пыточное следствие сильно облегчает проблему доказательств.

Можно действовать милосердно и диалектически. В СССР доказывание при делах по ст. 190-1 УК РСФСР («Распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский общественный и государственный строй») строилось таким образом, что устанавливалась не заведомая для самого подследственного лживость его речей о том, допустим, что в СССР нет демократии, но заведомая лживость такого утверждения для следователя и для судьи. Субъективная лживость подменялась объективной, после чего все замечательно упрощалось. Тут перед нами вариант, когда суд, вынося приговор, назидает: «А нечего было добросовестно заблуждаться. Для чего фактчекинг существует?»

Простор для диалектического правоприменения тут открывается широчайший — и хорош же тот законодатель, которому надо такие вещи на пальцах объяснять. Право слово, уж лучше брали бы пример с б. мэра г. Москвы Ю.М. Лужкова, который, по крайней мере, никого не наградил уголовной судимостью, предпочитая максимально широко использовать ст. 152 ГК РФ о защите чести, достоинства и деловой репутации. Тем более что при ст. 152 ГК бремя доказательства истинности утверждений насчет жульничества, воровства, педофилии, геморроя etc. ложится на ответчика — и это бремя часто оказывается для него неудобоносимым, тогда как при клеветнической статье УК гораздо большее бремя будет нести следствие — и не факт, что управится.

В случае со статьями УК воскрешение из мертвых не всегда является благой вестью.