Туофикеа — общественные новости

Очерк нашего философа кн. Евгения Трубецкого «Умозрение в красках» — давно классика. Бывший профессор Киевского университета Святого Владимира опубликовал эту работу в 1916 году, в разгар мировой войны, когда «вопрос о смысле жизни, быть может, никогда не ставился более резко, чем в настоящие дни обнажения мирового зла и бессмыслицы». Звучит, конечно, и в наши дни актуально. Зло не таится. Посвящена статья осмыслению феномена древнерусской иконы, раскрытию загадки кажущегося противоречия: «изумительной её жизнерадостности» и «присущего ей аскетизма». Тогда икона только-только «заговорила»: появились технологии, позволяющие за верхними слоями краски видеть живопись мастеров прошлых веков. Трубецкой показывает: у древнерусского художника «нет Пасхи без Страстной седьмицы, и к радости всеобщего воскресения нельзя пройти мимо животворящего креста Господня». «Радость эта выражается, — говорит Трубецкой, — не в словах, а в неподражаемых красочных видениях».

Каждый век – век борьбы за Русь. В ХIХ веке, в период чудесного расцвета искусств, решалось многое. При намерении отыскать более простые и доступные радости, не ведая животворящего Креста, происходили обрушения в драматургии иного порядка, потери высоких смыслов. Эта битва за высоту смысла видна и в теме воскрешения и Воскресения.

Художественный дар Ильи Репина обнаружился, как это и обычно бывает, как клад, «случайно», когда он ребёнком взялся помогать матери расписывать пасхальные яйца. Потом мальчик учился в иконописной мастерской; с 15 лет участвовал в росписи церквей. Из безвестного захолустья Харьковской губернии, как и из любой другой губернии, таланту была открыта дорога в столицу великой православной империи. В свой час он поступил в Императорскую академию художеств; в 1871 ему предстояло выполнить дипломную работу. Темой стал евангельский сюжет «Воскрешение дочери Иаира».

Это первое из трёх воскрешений, совершённых Иисусом Христом в Своей земной жизни, описанных в Евангелии. Репин рассчитывал на получение премии – золотой медали академии, которая давала право на шесть лет спокойной жизни за государев счёт за границей.

Об этой картине Репина, по словам Марии Голиковой, автора «Евангелие в живописи», говорили и говорят как о чуть ли ни лучшей дипломной работе за всю историю существования Академии художеств.

Но Репин не верил в реальность воскрешения, ему это было чуждо. У него был опыт переживания смерти сестры, и он эти переживания выплеснул на холст. Работая над картиной, он накачивал себя мраком Бетховенских страстей…

Он получил золотую медаль.

Одновременно с Репиным за написание картины на тему «Воскрешение дочери Иаира» взялся его ровесник, также выпускник академии и ученик же Павла Чистякова, также имея цель получить золотую медаль, – Василий Поленов. Оба они родились в 1844 году.

В отличие от Репина, Поленов не сомневался в евангельских истинах. «Я несказанно люблю Евангельское повествование, — писал он, — люблю этот наивный правдивый рассказ, люблю эту чистоту и высокую этику, люблю эту необычайную человечность, которой насквозь проникнуто все учение Христа». У него запечатлён момент, когда Христос протянул умершей девочке руку и сказал: «Девица! встань». И девочка очнулась, стала подниматься. Перед нами видение того, как это могло быть в действительности, да ведь так и было!

Василий Поленов также получил золотую медаль и право шесть лет учиться и путешествовать.

Этими двумя медалями как бы незримо ещё уравновешивались чашечки весов безверия и веры, Исторической России и её крушения.

У них и заграницы были разные.

Это 1871 год.

Через 10 лет в столице православной империи во время Великого поста будет взорван русский император, помазанник Божий, Александр II Освободитель. Историческая Россия откликнулась скорбным стоном, предчувствуя надвижение ада. Этот молитвенный стон, кстати, выразился и в том, что во всех городах империи по искреннему почину горожан появились памятники-бюсты убитого государя.

В Петербурге на месте взрыва со временем воздвигся Воскресенский собор, Храм на Крови.

Центральная наружная мозаика «Воскресение Христово» выполнена по эскизу Михаила Нестерова. В украшении этого собора-покаяния принимал участие и другой великий православный живописец – Виктор Васнецов, с которым Нестеров расписывал Владимирский кафедральный собор в Киеве.

И фрески Владимирского собора – это битва за Святую Русь, за историческую память. Кисти великого Васнецова принадлежит в киевском соборе сюжет, пасхальная радость которого скрыта, неочевидна случайному взгляду – это «Крещение святого Владимира в Херсонесе». Дело в том, что крещение происходило 27 апреля 988 года – в Страстную Субботу, день страшный, в котором ещё эхом звучит евангельское: «Душа моя скорбит смертельно». Если видеть в образе великого князя Владимира всю Русь, Русь крестилась в канун святой Пасхи, в канун Светлого Воскресения, праздника, который стал главным праздником русского человека.

Николай Гоголь завершает свои «Выбранные места из переписки с друзьями» статьёй «Светлое Воскресение» и говорит о нашей национальной особенности: «В русском человеке есть особенное участие к празднику Светлого Воскресенья. Он это чувствует живей, если ему случится быть в чужой земле. Видя, как повсюду в других странах день этот почти не отличен от других дней…»

Но и у нас уже не всё славно, и главного нет «чтобы в самом деле взглянуть в этот день на человека, как на лучшую свою драгоценность, — так обнять и прижать его к себе, как наироднейшего своего брата, так ему обрадоваться, как бы своему наилучшему другу, с которым несколько лет не видались и который вдруг неожиданно к нам приехал. Еще сильней! еще больше! потому что узы, нас с ним связывающие, сильней земного кровного нашего родства, и породнились мы с ним по нашему прекрасному небесному Отцу, в несколько раз нам ближайшему нашего земного отца, и день этот мы — в своей истинной семье, у Него Самого в дому…» Гоголем обозначена болезнь человека, переставшего ощущать благодать Божию. Он мечтает: «Как бы этот день пришелся, казалось, кстати нашему девятнадцатому веку, когда мысли о счастии человечества сделались почти любимыми мыслями всех; когда обнять все человечество, как братьев, сделалось любимой мечтой молодого человека…»

Но мы знаем, что вскоре любимой мечтой станет переделка мира.

Апофеоз этой переделки выражен в грандиозном полотне Ильи Глазунова «Разгром Храма в Пасхальную ночь». Ад вошёл в святой храм как продолжение сцены Страшного суда. Здесь комиссар с маузером с ненавистью сквозь очки взирает на Христа, он ввёл пса, которому на шею для глумления повесил георгиевский орден, здесь матрос со свиньёй, здесь девка, хвалящаяся своим распутством, весь «интернационал»… Здесь и офицер с перебинтованной правой рукой, которой он и перекреститься не может, не то что взяться за клинок. Но и здесь Святая Русь. Святые на фресках. И Сам Христос в торжественном сиянии Воскресения. Волна нечестии схлынет…

Не так давно Илья Глазунов, в своё время спасший от сноса Храм на Крови, побывал в Киеве и в интервью одному подлинно бульварному изданию на вопрос о его славянофильстве ответил: «Я не могу им быть по той простой причине, что русский. Славянофилом может быть француз, немец, вот Поль Робсон был, а я — нет…» И разъяснил корреспонденту: «Я не россиянин — я русский, а вы, дорогие читатели, мои братья: я великоросс, а вы малороссы. Гоголь, например, всегда называл себя русским: гений был, а самое мое любимое у него то, что запрещенное, — «Выбранные места из переписки с друзьями»»…

У ученика Глазунова – Павла Рыженко (1970 г.р.), глубочайшего современного живописца, есть полотно «Пасха в Париже». Торжественная служба происходит в какой-то мастерской, кажется, в гараже. На стенке, над столом с куличами, портрет Николая II, которого кто-то из присутствующих, ветеранов белого движения, когда-то наверняка хулил. Радость пасхальная на лицах. Жива Святая Русь, очнулась в парижском гараже.

В ХIХ – начале ХХ вв. Пасхальная тема была широко отражена и в жанровой живописи. Здесь вспомним картину великолепного мастера, уроженца Киева, Николая Пимоненко «Пасхальная заутреня в Малороссии» (1891) и полотно знаменитого одессита Кириака Костанди, его «Страстной четверг на Севере» (1904).

И в их дивных работах присутствует космос. Но он ещё более очевиден в пасхальных картинах Бориса Кустодиева и Николая Рериха. Святая Русь – это живая гармония с космосом.

Евгений Трубецкой говорит, осмысляя живую силу русской иконы, противопоставляя её «разжиревшей трясущаяся плоти» зверя: «Чувство острой тошноты, которое я испытал при виде рубенсовских вакханалий, тотчас объяснило мне то самое свойство икон, о котором я думал: вакханалия и есть крайнее олицетворение той жизни, которая отталкивается иконой. Разжиревшая трясущаяся плоть, которая услаждается собою, жрет и непременно убивает, чтобы пожирать,— это то самое, чему прежде всего преграждают путь благословляющие персты. Но этого мало: они требуют от нас, чтобы мы оставили за порогом и всякую пошлость житейскую, потому что «житейские попечения», которые требуется отложить, также утверждают господство сытой плоти. Пока мы не освободимся от ее чар, икона не заговорит с нами. А когда она заговорит, она возвестит нам высшую радость — сверхбиологический смысл жизни и конец звериному царству».

Пасхальная радость – гибель звериного царства.

В этот день с нами рядом Владимир Креститель и все святые с нами, Рублёв и Нестеров, с нами Мономах и Достоевский, вся великая история и культура с нами, потому что мы со Христом.

До конца времён с нами Светлое Воскресение.