Туофикеа — общественные новости

Эта беседа с официально объявленным 19 августа 1991 года главой ГКЧП, первым и последним вице-президентом СССР Геннадием Янаевым состоялась незадолго до его смерти. Публикуется впервые.

— Геннадий Иванович, Вам нередко приходится слышать упрёки в том, что созданием ГКЧП вы то ли обусловили, то ли ускорили распад СССР. Что Вы на это ответите?

— То же, что и всегда: чушь собачья. В подобных обвинениях намеренно перепутаны причина и следствие. ГКЧП — очевидное и в какой-то мере неизбежное следствие, а причина — намечавшееся на 20 августа 1991 года начало подписания республиками разрушительного, антиконституционного договора о создании Союза Суверенных Государств. Мы стремились это антигосударственное и антинародное деяние предотвратить…

У нас просто не было выбора, надо было что-то экстренно предпринимать. Предприняли. Не получилось. Так вот упрекать нужно, наверное, за то, что не получилось.

— Есть и такие, кто именно это вменяет Вам в вину.

— Я тоже, можно сказать, нахожусь среди них. Я ведь также все эти постсоветские годы корю себя за то, что мы не справились с возложенной на нас задачей. И в то же время до сих пор не могу найти ответа на главный вопрос: «Возможно ли было успешно преодолеть ту критическую для страны ситуацию и избежать при этом массового кровопролития, масштабной бойни в центре Москвы?» Как это произошло, например, двумя годами позднее, хотя и при совершенно иных обстоятельствах.

И никто разумного, внятного ответа на этот вопрос не дал. Вот, говорят, гэкачеписты оказались людьми слабыми, безвольными, непригодными для выполнения своей миссии. Спорить с этим не хочу и не стану, нам действительно недоставало жёсткости, решимости, да и просто элементарной согласованности действий. Наверное, ситуация объективно требовала разогнать выступления сторонников Ельцина в Москве, а его самого — арестовать. Ведь режим чрезвычайного положения к этому даже обязывал. Но что сделано, то сделано, а что не сделано, то не сделано…

— А какова доля Вашей персональной вины в этом?

— Мне трудно отвечать на этот вопрос. С одной стороны, я как бы возглавлял ГКЧП, с другой, из всех его членов узнал о подготовке к введению чрезвычайного положения едва ли не последним. Ещё вечером 18 августа я пребывал в абсолютном неведении относительно того, что планировали мои товарищи-«заговорщики».

Сидел в гостях у старого приятеля, редактора одной из всесоюзных газет. Вдруг пришёл посыльный от Крючкова, который просил экстренно с ним связаться. Ну, и через некоторое время по его приглашению оказался в кабинете премьера Павлова, где к тому моменту собрались все руководители СССР. За вычетом Горбачёва, естественно, и тех, кто полетел к нему в Форос требовать немедленного принятия чрезвычайных мер в стране.

Решение о том, чтобы возглавить ГКЧП, далось мне, мягко говоря, очень нелегко. А подтолкнула в конце концов к этому решению меня внешне спокойная и в то же время исполненная этакого отчаяния реплика Болдина, только что вернувшегося из Фороса и сказавшего примерно следующее: ты, мол, Геннадий Иванович, поступай, как считаешь нужным, но знай — без твоего участия (как вице-президента СССР) мы обречены на скорый крах нашего «гиблого дела» и на тюремные нары, само собой. И вот это обращение Болдина было для меня, по сути, тем предложением, от которого невозможно отказаться. Уже за полночь я дал своё согласие…

— Но ведь при такой организации, при такой спонтанности действий ваше начинание было просто заведомо обречено на провал. Разве не так?

— Это сегодня более чем очевидно. А тогда у нас были некоторые основания для надежд. Или иллюзий, если угодно. К примеру, я довольно упрямо надеялся на то, что Горбачёв проявит подчёркнутый нейтралитет в отношении ГКЧП, ведь товарищам, летавшим к нему в Форос, он бросил напоследок: дескать, чёрт с вами, делайте как хотите, только Верховный Совет созовите.

И ещё раз повторю: выбора у нас не было. Вернее, был такой выбор — либо безучастно наблюдать, как вольно или невольно разваливали страну тот же Горбачёв с Ельциным, либо предпринять отчаянную попытку этот развал остановить. Мы выбрали второе, и, насколько мне известно, никто из членов ГКЧП впоследствии об этом не сожалел.

— Вернёмся к 18 августа. До совещания в кабинете Павлова, по Вашему тогдашнему ощущению, ничто создания ГКЧП не предвещало?

— Не совсем так. Я, конечно, был огорошен сделанным мне предложением, буквально оторопел от неожиданности, однако сама по себе идея введения чрезвычайного положения в стране в тот момент не только созрела, но уже давно перезрела.

Ещё в апреле 1991-го, когда Горбачёв отправился в Японию, была предпринята первая, пусть и довольно робкая попытка сместить его с поста президента как разрушителя государства, предателя национальных интересов. Руководители союзной компартии, и в частности Шенин, предлагали мне то же, что и несколькими месяцами позднее, — временно, на правах вице-президента возглавить страну. Но тогда морально я к этому не был готов абсолютно. К тому же у меня сохранялись остатки веры человеку, которому судьба, партия и в какой-то степени народ доверили руководить великим государством. «Он ещё одумается, возьмёт себя в руки, всё исправит. Ведь всё в его власти», — примерно так я себя успокаивал, хотя подобное самоуспокоение действовало день ото дня всё слабее…

Как бы там ни было, ещё в конце 1990 года по личному распоряжению Горбачёва были подготовлены проекты введения в Советском Союзе чрезвычайного положения. На рассмотрение президента и генсека были представлены четыре таких проекта: о введении ЧП в Москве и некоторых других регионах, о введении ЧП по всей стране, о введении прямого президентского правления в Москве и на отдельных территориях, о введении прямого президентского правления на всей территории Советского Союза.

Горбачёв, ознакомившись с этими проектами, в присущем ему стиле отреагировал: «Хорошо, хорошо, но ещё не время…»

В июне 1991-го на заседаниях Верховного Совета СССР с докладами о катастрофическом положении в стране выступили председатель правительства Валентин Павлов, министр обороны Дмитрий Язов, председатель КГБ Владимир Крючков и министр внутренних дел Борис Пуго. Они, по сути, потребовали от Горбачёва и Верховного Совета принятия чрезвычайных мер. Уже тогда «демократическая» пресса клеймила их как «врагов народа».

Короче говоря, мысль о необходимости чрезвычайного положения в СССР к середине августа 1991-го, можно сказать, «овладела массами» и никакого особого неприятия в нашем обществе не вызывала. Наоборот.

— Как Горбачёв отреагировал на то, во многом ключевое заседание Верховного Совета, на выступления премьера и всех силовиков?

— Он поначалу хотел спрятаться за моей «широкой» спиной. Во время выступлений министров меня в зале заседаний ВС не было, я как раз возвращался из одной официальной зарубежной поездки. Вдруг позвонил Лукьянов и сказал, что на следующий день депутаты собираются обсудить доклады выступавших членов правительства и многие из них требуют появления в парламенте президента. Но «сам», мол, не придёт, он решил вместо себя делегировать на это обсуждение вице-президента.

Противиться я, понятное дело, не стал. Выслушал вместо Горбачёва все претензии депутатов в адрес президентской власти. И некоторые из этих претензий, надо заметить, были прямо-таки гневными, яростными.

Наш «живой» диалог с парламентариями Горбачёв внимательно слушал-наблюдал у себя в кабинете, а когда в заседании ВС наступил перерыв, вызвал к себе всех нас — Павлова, Язова, Крючкова, Пуго, Лукьянова, меня. И начал резко отчитывать: почему, дескать, грудью не встали за своего президента, почему позволили его поносить на весь свет и что, мол, за команда такая никудышная окружает главу государства…

Мы отреагировали очень просто, а главное, дружно, не сговариваясь: так, мол, и так, Михаил Сергеевич, готовы хоть сейчас написать заявления об уходе. Горбачёв, по-видимому, такого ответа от нас никак не ожидал. И несколько струхнув, моментально сменил гнев на милость. А через некоторое время даже с какими-то «спасительными» тезисами на Верховный Совет явился.

— Справедливо ли главным идеологом, вдохновителем «путча» (ставлю это слово в кавычки) считать тогдашнего члена Политбюро, секретаря ЦК КПСС Олега Иванович Шенина?

— Пожалуй, да. Ну, и Владимира Александровича Крючкова, председателя союзного КГБ.

— Когда Вам окончательно стало ясно, что все Ваши усилия по предотвращению развала союзного государства пошли прахом?

— Тут ничего нового или необычного не скажу — в ночь с 20-го на 21-е августа, когда произошла нелепая гибель трёх молодых людей в районе Садового кольца. Нашим противникам очень нужна была эта кровь, и они её радостно дождались.

Даже зная о том, что отдельные генералы, довольно близкие тогда к Язову (более того, принимавшие активное участие в разработке планов действий армии в условиях ЧП), тайно «консультировались» с Ельциным, а кое-кто, генерал Лебедь, например, открыто встал на его сторону, даже наблюдая примеры фактического саботажа постановлений ГКЧП со стороны некоторых членов правительства, даже невзирая на резко негативную реакцию со стороны «цивилизованного мира» и беснования взвинченных толп у Белого дома, — до той злополучной ночи, что называется, до последнего, мы сохраняли призрачную надежду на благополучный исход этого изначально «неблагодарного» дела. С наступлением 21 августа всё и всем стало ясно.

— Вы не раз выражали сомнения в том, что Борис Карлович Пуго покончил с собой. На чём они основаны?

— Накануне ареста, 21 августа, мы говорили с Борисом Карловичем по телефону. Было около 9 вечера. Я его спросил: «Как настроение? Мешок для тюрьмы собрал?» А он мне спокойно так: «Да вон Валюха собирает», — всё нормально, мол. А когда на следующее утро услышал, что они застрелились, долго не мог поверить. Особенно в официальную версию их гибели. Да и сейчас полагаю, что в обстоятельствах ареста, с которым нагрянули к Пуго руководители ельцинских силовиков, было немало странного. К примеру, возникает вопрос: что там, в квартире Пуго, делал в тот момент никакой не силовик, не правоохранитель Григорий Явлинский? Кстати говоря, и в самоубийство маршала Ахромеева не шибко верю. Поскольку всех этих людей, как мне кажется, я знал в общем-то неплохо…

— Сейчас, спустя многие годы после распада Советского Союза, время от времени, особенно в Интернете, тиражируется версия о том, что Горбачёв и Ельцин готовили этот распад совместно, в тесном взаимодействии? Насколько эта версия состоятельна?

— В том, что обоими так или иначе манипулировали силы, стремившиеся к развалу СССР, я не сомневаюсь. Однако их взаимная неприязнь была так сильна и очевидна для всех, кто рядом с ними находился, что ни о каком взаимодействии не может быть и речи.

— Вас на самый верх государственной власти вознёс, как известно, Горбачёв. Почему он это сделал?

— Он, как, наверное, и всякий смертный, нуждался в тех людях, которые ему несмотря ни на что продолжали верить, и я как раз был из их числа. С воодушевлением некогда воспринял затеянную в стране перестройку. Обладая достаточно большим опытом выступления с разных трибун, в том числе международных (в бытность председателем Комитета молодёжных организаций СССР, профсоюзным руководителем и т. п.), искренне защищал его от нападок наших «демократических», далеко не всегда воздержанных на язык парламентариев и общественников. В общем, очень долго был его преданным сторонником. И это при том, что в условиях хаоса в управлении союзным государством, невиданной текучки кадров в партийных и правительственных кругах кадровый дефицит был вопиющим.

— То есть в непосредственном окружении Горбачёва, а следовательно, и в ГКЧП, Вы оказались в какой-то степени случайно?

— Может быть, и так. Всё в нашей жизни так или иначе зависит от случая…

Наверное, неважно по большому счёту, что свело нас, разных во многом людей, в августе 1991-го в Государственный комитет по чрезвычайному положению, — случай или некая закономерность. Важен, как говорится, результат. А он весьма плачевный. И с этой мыслью я непрестанно живу все последние годы…